Колесо

вне игры с Андреем Колесниковым

Италия издавна привлекала художников и артистов. Посещение состязаний по хоккею и фигурному катанию, а также чтение частной эсэмэс-переписки позволило специальному корреспонденту Ъ АНДРЕЮ Ъ-КОЛЕСНИКОВУ в этом лишний раз убедиться.

Когда я пришел на первый хоккейный матч нашей сборной против Словакии, то сразу понял, что ничего хорошего из этого не выйдет. Не то что я, мельком взглянув на наших хоккеистов, которые только начали разминаться, сразу понял, что они сегодня проиграют. Нет, дело было в том, что за люди пришли на стадион. В общем, я понял: будет драка.

Есть великие спортсмены. И есть великие болельщики. Великий болельщик — директор Пушкинского музея Ирина Антонова. Она знает все про старты, про спортсменов, про тренеров, голы, очки, секунды и может рассказывать про это не меньше, чем про собрание Караваджо в неаполитанском Капо дель Монте и про автопортрет Леонардо да Винчи в туринской Королевской библиотеке, которая обычно закрыта для всех посетителей и журналистов так же намертво, как и комната допинг-контроля на соревнованиях фигуристов. Ирина Антонова осмотрела автопортрет во всех подробностях в коротком перерыве между керлингом и скоростным бегом на коньках.

На хоккей Россия--Словакия Ирина Антонова просто не успела. И слава богу. Хорошо, что она этого не видела. Это видел я.

Стадион был заполнен российскими и словацкими болельщиками. Они приехали, уже готовые победить или умереть. То есть они выпили много пива. На стадионе тоже продавалось пиво.

Я никогда не был на стадионе в Магнитогорске, но у меня было полное ощущение, что я на стадионе в Магнитогорске. Трезвые — в меньшинстве. В напряжении — все. Один словак в засаленной турецкой куртке дернул нашего болельщика за капюшон, когда тот вскочил после гола, забитого Александром Овечкиным. Лениво обернувшись, наш парень сначала бросил на словака такой испепеляющий взгляд, что я понял: быть беде. То есть он его честно предупредил. Потом наш парень бросил в него открытую бутылку кока-колы. Без замаха, мощно и точно. С бутылками с пробками на стадион не пропускают, а когда ты покупаешь бутылку на стадионе, тебе за все твои деньги дают ее без пробки. Впрочем, эффект от кидка такой бутылкой гораздо сильнее. Она не только бьет по голове, но еще и обливает врага отвратительно липкой жидкостью. Двойной удар.

В одном секторе встретились болельщики из Москвы, Ульяновска, Череповца и Словакии. Нашим нечего было здесь делить. У них есть общий враг. Они не ходят здесь ни на какие другие соревнования. Они приехали, чтобы наша сборная победила в хоккее.

А она проигрывала. И словаки не просто радовались. Они радовались как взрослые. Они бегали за пивом каждые пять минут. У них каждый раз был повод. То наши не забивали, то словаки забивали. Аналогичный повод был и у наших.

Так что когда закончился второй период, все было уже решено. Примерно шестеро "динамовцев" в бело-голубых клубных цветах сидели в одном ряду с десятком словаков. Как только прозвучала сирена, они, не теряя ни секунды, начали драку. Через мгновение на месте не осталось ни одного человека. Зрелище было впечатляющее. Тянуло присоединиться. Что-то удерживало.

Откуда-то взялись итальянские карабинеры. Они попытались растащить этот клубок тел. Я с жалостью смотрел на карабинеров. Да, как я и предполагал, в результате клубок только увеличился в размерах.

Закончилось все внезапно. Клубок вдруг распался на пару десятков частей. Эти части встали и пошли в разные стороны, как будто ничего и не было. Дольше других задержались карабинеры. Они искали свои фуражки. На одном из "динамовских" парней я потом, уже после игры, на улице увидел одну эту фуражку. Это был законный трофей.

После того как игра закончилась, были еще две потасовки, такие же молниеносные. Один из наших парней, принявший в ней активное участие, подошел ко мне, бесконечно довольный. День у него прошел не то что не зря, а с большой пользой.

— Как со стороны было? — озабоченно спросил он.— Нормально мы держались?

— Никто в вас и не сомневался,— сказал я ему.— Но вообще-то Олимпийские игры. Нельзя без этого?

— Да ты че? Они же оборзели!-- изумился он.— А ты кто, журналист? О, запиши для истории эсэмэску. Мне брат прислал. Брат по телику хоккей смотрел.

Он показал эсэмэску: "Че у вас там за фигня происходит? Если че, мы с пацанами быстро подтянемся".

Новые старты, как говорится, не за горами. Помощь, очевидно, потребуется. А может быть, они и сами справятся.

На других стадионах болеют совсем по-другому. На соревнованиях фигуристов было очень много итальянцев и русских. Красно-белый цвет преобладал в зале. Публика была неприлично интеллигентна. На нашей трибуне в окружении итальянцев сидели актеры (господа Бондарчуки, Михалковы, Табаковы), бывшие спортсмены (Илья Авербух, Ирина Роднина)...

Наши болели довольно сдержанно и хаотично, пока за работу не взялся директор Имперского русского балета Гедиминас Таранда. Он спустился вниз, обернулся лицом к болельщикам и спиной ко льду и начал учить публику, как ей надо болеть. Он показал несколько характерных движений, которые должны были показать всем, что мы, россияне, сейчас очень сильны. На мой вкус, движения эти были не очень приличными, но я понимал, что мое слово не будет здесь решающим. И я удивился энтузиазму, с которым откликнулись на происходящее итальянцы. Они полностью, всецело доверились господину Таранде. Он дирижировал, они скандировали: "Рос-си-я!". В их исполнении все жесты, которым их сгоряча научил Гедиминас Таранда, смотрелись совершенно органично. Я вынужден был согласиться, что если бы господина Таранды тут не было, то его следовало бы выдумать.

Через несколько минут он взял под контроль еще два сектора. Через двадцать минут овладел третью стадиона. Поддержка была триумфальной. Когда со своей произвольной программой выступали китайские болельщики, с нашей стороны не требовалось вообще никаких усилий, чтобы их перекричать. Понимая, что выглядят жалко, они умолкали сами.

В какой-то момент Гедиминас Таранда совершенно обессилел. Какой-то человек в очках в третьем ряду еще кричал ему по-русски:

— Давай-давай!

Но господин Таранда уже в полном изнеможении рухнул на бетонную ступеньку лестницы в проходе между рядами, в опасной близости от нескольких тут же залепетавших что-то невнятное (от смущения) молодых итальянок. Им, кажется, льстило внимание такого большого человека, как Гедиминас Таранда.

Он резко повернулся к ним и задел локтем одну девушку. Она закрыла лицо руками. Наверное, ей было больно.

Гедиминас Таранда страшно перепугался за девушку. Он прижал свои руки к своей груди и крикнул в некотором отчаянии:

— Прости, порка мадонна!

Девушки окаменели. Проблема была в том, что для директора Имперского русского балета в сочетании "порка мадонна" имело значение только слово "мадонна". Его не смутило то, что он услышал его от одного итальянца накануне на соревнованиях по конькам, после того как итальянский спортсмен, который мог претендовать на медали, не сумел достойно выйти из поворота и упал в полусотне метров от финиша. И Гедиминас Таранда не знал, что "порка мадонна" — одно из самых грязных итальянских ругательств. Если не самое грязное. Нет, он об этом даже не догадывался.

Теперь уже не одна, а все девушки закрыли лица руками. Они давились от смеха. Но они не в состоянии были сдержаться. Через секунду они навзрыд хохотали на весь стадион.

— Давай-давай! — повторил человек в очках в третьем ряду, показывая Гедиминасу Таранде, чтобы он уже наконец возобновил свои дирижерские упражнения.

Господин Таранда махнул рукой, давая понять, что он еще не отдохнул.

— Ты знаешь, кто это? — спросил я.

— Кто? — с интересом переспросил он.

— Это Фабио Капелло.

— Да ты что?! — искренне изумился Гедиминас Таранда.— А кто это?

— Фабио Капелло? — изумился уже я.— Тренер "Ювентуса"!

— Какого "Ювентуса"?-- подозрительно поинтересовался господин Таранда.

— Ты серьезно?

— Того самого, что ли? — не растерялся он.

Я подтвердил:

— Того самого.

Господин Таранда бросился к господину Капелло, и через секунду тот уже орал, когда на лед выходили Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин: "Рос-си-я! Рос-си-я!"

Наша часть трибуны работала как часы, и через несколько минут к нам подбежал корреспондент радио RAI, которого распирало от восторга. Прокричав в трубку телефона радиослушателям, что за Россию здесь болеет вся Италия, он дал трубку Гедиминасу Таранде и попросил прокомментировать происходящее.

— Ай эм Таранда,— внятно произнес этот человек.— Ай эм дансэр оф Большой балет.

Радиокомментатор жестами показывал, что все отлично и что господин Таранда может продолжить. Но тот сказал все, что считал нужным.

Вчера вечером я позвонил директору Музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина Ирине Антоновой, чтобы уточнить кое-какие интересовавшие меня детали из жизни и творчества Караваджо. Ирина Антонова утром этого дня вернулась в Москву.

— Вы уже на работе? — спросил я.

— Ну да, конечно,— ответила она.

— Я вас, наверное, отрываю.

— Ну... Чуть-чуть,— призналась она.— Я сноуборд смотрю.

Я уточнил все что хотел. Она рассказала, какой поразительный взгляд у Леонардо на автопортрете. Она до сих пор видела эту картину только в репродукциях и не предполагала, что это будет такое сильное впечатление.

— Обязательно сходите,— сказала она.— Обязательно, как можно скорее. Может быть, прямо сейчас надо идти.

— Прямо сейчас хоккей Россия--Швеция,— сказал я.— Думаете, стоит пропустить?

— Нет! — воскликнула она.— Ни в коем случае.