вне игры с Андреем Колесниковым
Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин выиграли в ночь с понедельника на вторник звание олимпийских чемпионов (о том, как это произошло, см. стр. 26) и решили уйти из большого спорта. Специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ отказывается это понимать.
Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин, выиграв то, о чем мечтали, дали короткую пресс-конференцию во дворце спорта. Потом Татьяна пошла проверяться на допинг. Я не буду говорить, как я оказался вместе с ней в этой комнате. С полной уверенностью можно сказать, что сюда до сих пор не ступала нога журналиста. Входить в эту комнату имеют право только президент национальной федерации и тренер фигуристов.
Небольшая комната похожа на приемный покой клинической московской больницы. Стоят несколько столиков со скамеечками. Холодильник с минеральной водой (без газа). Две двери — на вход и выход и в туалет.
— Вам водички взять? — спросила меня Татьяна Тотьмянина.— Лично мне жутко хочется пить.
Мне пить не хотелось. Я не выигрывал Олимпиаду. Меня не бросали на четыре оборота высоко в небо с такой силой и с таким чувством, что на мужчину, который так поступил с девушкой, эта девушка имеет полное право никогда в жизни больше даже не поглядеть. Я не сидел и не ждал оценок за свое выступление, понимая разумом, что катание было таким, как надо, и что судьи, даже если захотят, кажется, уже ничего не смогут сделать, а может быть, и смогут. Я не следил за выступлением китайской пары, вцепившись руками в бортик арены. Я даже не понял сначала, что произошло, когда китаец, поступив со своей китаянкой еще более бесчеловечно, чем Максим Маринин со своей Татьяной, сделал четверной выброс, а она, не успев выставить конек, упала на лед и долго не могла даже просто подняться. Короче говоря, жажда не мучила меня в этот вечер.
— Так вам воду взять? — переспросила Татьяна Тотьмянина, открыв холодильник.— У нас здесь все бесплатно!
— Разве вам можно пить в вашем положении?-- переспросил я.
— В каком положении?-- подозрительно удивилась она.
Я тоже улыбнулся. Я подумал, что женщины в душе всегда готовы оказаться в положении, из которого потом довольно трудно найти выход.
— Ну вам же идти на анализы сейчас,— сказал я.
— Нам можно пить,— сказала она.— Нам сейчас все можно.
Она налила воды в пластиковый стаканчик. В комнату вошли китаец и китаянка. Я подумал, что это же та самая пара, которая после этого страшного падения заняла все-таки второе место. Но оказалось, что это микст из двух китайских пар. Китаянка была очень бледной. Она заметно хромала. Нога у нее, по-моему, даже не сгибалась. Китаянке тут, в этой комнате, не нужно было делать вид, что она в полном порядке. Ей бы с ее ногой сидеть теперь на стуле и ждать своей очереди в туалет. А она нервно хромала по маленькой комнате, то и дело натыкаясь на столы и стулья, каждый раз чертыхаясь и рискуя грохнуться еще раз.
В углу на стуле сидела Маша Петрова, юная красавица небольшого роста. Она была единственной здесь, на кого я не решался даже взглянуть. Мне казалось, она сразу расплачется. Маша и ее партнер Алексей Тихонов после обязательной программы занимали третье место и начисто проиграли китайцам борьбу за пьедестал.
— Господи,— сказал я ей,— да не отчаивайтесь вы так.
Она великодушно промолчала.
Мне казалось, я понимаю, что происходит и с ней, и с Татьяной Тотьмяниной, и с китаянкой Чжан в этой комнате. Для всех них Олимпиада еще не закончилась. Они уже получили свои оценки и свои места, дали пресс-конференции — но ничего для них еще не было решено. Точку можно было поставить только после пробы на допинг. Только когда они выйдут из этой комнаты, можно будет сказать, что они и правда выиграли эту Олимпиаду.
Я спросил Татьяну, правда ли, что она уходит из любительского спорта.
— Да, чистая правда,— легко кивнула она.
— А почему, можно спросить?
— Устали,— пожала она плечами.
— А о нас вы подумали?
— О вас? — переспросила она.
— Мы за кого болеть-то теперь будем? — нервно спросил я.
— Сорри,— ответила она и улыбнулась.
Ледяной была эта улыбка.
— Долго еще вас будут здесь мучить? — поинтересовался я.
— Не знаю,— вздохнула она.— Все-таки 75 миллилитров надо сдать. Как получится.
В коридоре искал свои коньки ее партнер Максим Маринин. Он дал их подержать кому-то перед пресс-конференцией и теперь не мог вспомнить кому. Так получилось, что последним, перед тем как зайти в ту комнату, где маялись девушки, эти коньки держал в руках я. Заходя в комнату, я оставил их в коридоре. Тут же они теперь и лежали. Максим Маринин очень занервничал, увидев, что его коньки валяются на полу. Я хотел поднять их, но он опередил меня и пробормотал, что от неосторожного обращения на коньках могут появиться зазубрины.
— Да ладно, все равно уже закончили выступать,— я хотел пошутить.— А для профессионального шоу вам другие выдадут.
Он внимательно посмотрел на меня. Я бы не хотел, чтобы на меня еще кто-нибудь когда-нибудь так посмотрел.
— Почему вы уходите? — повторил я вопрос, который задавал Татьяне Тотьмяниной.
— Ну, потому, что все надо делать вовремя,— пожал он плечами.
В коридоре стоял их тренер.
— Да расслабься ты, расслабься! — кричал он в трубку мобильного телефона.— И выпей уже наконец! Давай-давай! Ну вот, молодец.
Я понял, что кто-то на другом конце трубки с облегчением принял рекомендацию к действию.
Из комнаты вышла Маша Петрова. Пошла по коридору.
— Ты куда? — крикнул ей тренер.
— Я? — удивилась она.— Не знаю. В раздевалку.
Через несколько минут я тоже был в раздевалке (мужской). Там уже паковали вещи сосредоточенные китайцы. Здесь же сидел партнер Маши Алексей Тихонов.
— Ну хоть вы-то держитесь? — спросил я его.
— Надо думать над всем этим,— рассудительно произнес он.— Надо анализировать. Олимпиада — такой старт!.. Нельзя же здесь ошибаться! — с досадой закончил он.
Нет, и он не пришел в себя.
Китайцы сухо попрощались и пошли с вещами на выход.
— В принципе им технический балл очень высокий поставили. Это очень странно,— задумчиво сказал Алексей Тихонов.— Вообще-то им не должны были разрешить продолжить выступление. Но она — героиня.
— Вы разговаривали с Татьяной и Максимом о том, что они уходят из спорта? — спросил я.— Уходят, понимаете? Они совсем молодые, чуть-чуть, наверное, старше вас — и уходят. Раньше так не уходили. И теперь у нас остаетесь вы. Вы это понимаете? У вас есть шанс.
— Да нет,— покачал он головой.— Мы, наверное, тоже уйдем.
Он в это время сидел на столе. К нему подошла Маша и села рядом, положив на стол и ноги.
— Вы что все делаете?! — вскричал я.— Что вы себе позволяете? Вы не имеете права!
— Имеем,— улыбнулся Алексей.— Конечно, имеем. Мы это заслужили.
— Да вам, вот именно вам нельзя же уходить,— волновался я.— Вы же неудачно выступили. С такой позиции вы много денег в шоу-бизнесе не заработаете.
— Ну, у нас еще есть чемпионат мира. Выступим на нем и уйдем,— сказал Алексей.— Если нога не будет болеть.
Я думал, он говорит про свою ногу. Но он осторожно погладил Машину.
— И сейчас болит? — спросил я.
— Болит,— улыбнулась она.
Я подумал, что даже ведь не подозреваю, насколько они и в самом деле заслужили все, о чем сейчас говорили.
Алексей и Маша снова вспомнили про китайцев, вышедших на второе место. Мне казалось, они думали, что это будет их место.
— Китаянка раньше времени раскрылась,— сказал Алексей.— Так бывает. Потянула связки, но не порвала, слава богу.
Я сразу вспомнил, как за час до выступления китаянка разминалась со скакалкой в коридоре пресс-центра. Это был широкий и довольно длинный коридор, но все-таки было странно ее там видеть с этой скакалкой. Мимо нее с ускорением бегал ее партнер. Потом он начал ее подкручивать. У него получилось. И гораздо лучше, чем потом на льду. Я еще подумал, что вот же какие китайцы, им уже на лед выходить, у них и там разминка будет, а они все никак здесь не успокоятся.
— Может, оттого, что так неистово разминалась, и не порвала связки? — спросил я.
— Я знаю,— кивнула Маша.— Мы там тоже разминались. Здесь больше нигде не разрешают. Может, и правда разминка помогла.
— У Бережной, помнишь, однажды что-то нашли? — сказала Маша Алексею.— Помнишь? Лекарство какое-то она выпила, что ли. Что угодно тут может быть.
В раздевалку вошел Максим Маринин. Я попробовал все-таки повлиять на их решение уходить.
— Да зря вы стараетесь,— засмеялся он.— Мы уже все контракты подписали. Через два дня уже на лед выходим. Правда, вставать так рано теперь не придется, но зато все время из города в город будем переезжать. Это ведь такое бесконечное шоу.
— Вы устали? — спросил я.
— Устал,— ответил он.
— Вы рады? — хотел спросить я и не спросил.
Я боялся, что он просто пожмет плечами.
— Поймите нас правильно,— говорил Максим Маринин.— ISU (Международная федерация фигурного катания.— Ъ) не платит спортсменам столько, сколько раньше. А мы тренируемся чаще всего в Америке. До сих пор все доходы на жизнь тратили. Надо бы что-то и скопить.
Я услышал, как Алексей тихо сказал Маше:
— Слушай, может, тоже в Америку уедем?
Она ничего не ответила.
— Так что заработать денег, пока есть силы,— повторил Максим.
В раздевалку зашел и через полминуты вышел немолодой китаец.
— Это их тренер,— сказал Максим.— Он у нас в Свердловске еще в 80-м году выступал, тоже в паре. Одинарная подкрутка, одинарный выброс. Прибавили китайцы с тех пор. Но супчик грибной как варили себе, так и варят. Выходят после супчика такие синенькие, как будто свеженько побритые. Народная, нам кажется, китайская медицина — вот он, секрет их успехов. Ничего запрещенного, но что-то такое есть, наверное, от чего дух поднимается и силы прибавляется.
По телевизору в раздевалке показывали женский биатлон. Светлана Ишмуратова выигрывала 15 км. Фигуристы засмотрелись на биатлонисток.
— А сколько туда ехать, в горы? — спросил Алексей.— Километров сто? Там хоть снег есть.
— Сейчас пару дней отдохнем, погуляем,— сказал Максим Маринин.— Можно и туда съездить. А потом... Только, блин, все закончилось — и все опять начинается.
Я хотел сказать им что-то такое очень серьезное. Но мне, лично мне до смерти обидно, что они все бросают и уезжают. Что как-то плохо они радуются своей победе, так, как будто они ей вообще не шибко рады. Что после одной такой Олимпиады они не станут великими, даже в шоу-бизнесе. Что мы все, черт возьми, можно сказать, осиротеем.
Потом мне пришла в голову мысль, что все, о чем я сейчас думаю, это какой-то бред.