выставка газета
В галерее "Ковчег" открылась выставка "Желтые страницы. Газета и изобразительное искусство ХХ века". Различные способы художественного применения газеты изучала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Выставка, посвященная газетам, продолжает цикл культурологических проектов, которые всегда так удавались галерее "Ковчег". Экспозиции, посвященные еде и курению, пляжному отдыху и собраниям, были исследованиями не столько отечественного изобразительного искусства, сколько культуры советской повседневности, которую кураторы "Ковчега" рассматривали, тактично избегая любых идеологических клише, с равным вниманием присматриваясь к мнениям, казалось бы, противоположных сторон — авангардистов и соцреалистов, левых мосховсцев и представителей современного искусства. Впрочем, если представителей оппозиционных художественных лагерей еще можно было уговорить разделить трапезу и дать друг другу прикурить, то вот к газетам они относятся явно по-разному. Да и сама газета в советской культуре была предметом, обладающим весьма двусмысленным статусом. С одной стороны, эти многотиражные скрижали официальной идеологии были предметом почти сакральным. С другой стороны, газета играла роль универсальной хозяйственной бумаги, которую не гнушались использовать в самых низменных целях: в лучшем случае в качестве скатерти, как и поступили на вернисаже в "Ковчеге", сервировав фуршет на газетке.
Весьма показателен рисунок Николая Чернышева "Встреча с беспризорными" 1934 года: комсомолки в красных косынках протягивают газеты шпане в кепариках. Впрочем, беспризорники, скорее всего, используют их не для чтения, а для самокруток вроде тех, которые уже свисают у них с губы. Художников, чьи работы представлены на выставке, также можно поделить на тех, кто изображает газеты в руках своих персонажей — читателей, и тех, кто использует газетную бумагу как материал. Разумеется, "ресайклингом" идеологической макулатуры в искусство в советские времена занимались прежде всего нонконформисты и представители современного искусства. В "Ковчеге" можно увидеть и инсталляцию Дмитрия Александровича Пригова "Плачущий глаз" — око со слезой нарисовано на увесистой стопке газет. И "Портреты", написанные Федором Семеновым-Амурским в 1960-е годы прямо на газетной бумаге — так, что строки передовиц проступают сквозь лица. И ранние, середины 1980-х, коллажи Константина Батынкова "Союзпечать" — газетные розочки и помпоны на фоне газетных же страниц, в том числе и из раритетной китайской прессы. Но нельзя сказать, что прессу рвут, комкают и разрисовывают в художественных целях лишь затем, чтобы выразить свое презрение к печатному слову. Зарисовки журналистов, сделанные Павлом Шевелевым в 2005 году на страницах изданий, в которых эти авторы печатаются (Валерий Панюшкин — на странице "Коммерсанта", Александр Проханов — на развороте "Завтра" и так далее), выглядят почти парадными корпоративными портретами.
Столь же разнообразны мотивы, заставляющие художников изображать газеты в натюрмортах или в руках своих моделей. Для Ростислава Янкуса, изобразившего в 1921 году своего кубистического "Рабочего", или для Оскара Рабина, вклеившего фрагмент газеты в свой натюрморт 1990 года, покрытые шрифтом страницы — просто элемент определенной эстетики, требующей ввести в живопись слова и буквы. Для автора классических полотен соцреализма "Декрет о мире" и "Декрет о земле" Владимира Серова газета — это вездесущий глас идеологии: именно из газет герои его картин знакомятся с вынесенными в заглавие первыми заповедями советской власти. А для нонконформиста Владимира Янкилевского, изображавшего мутантов с газетными страницами в руках, газета, судя по всему, способ маркировать своих сюрреалистических монстров как некий гротескный образ советского мира.
Впрочем, чем больше всматриваешься в эти, казалось бы, совершенно противоположные по смыслу работы, тем яснее понимаешь, что для них газета имеет и некий общий смысл. Из киношных боевиков известно, что газета с сегодняшней датой, которую сжимает на фотографии жертва похищения,— чуть ли не единственная достоверная гарантия того, что заложник все еще жив. Газеты в произведениях искусства, сколь бы разной ни была их идеология, оказываются вещественным доказательством того, что время все еще продолжает идти. Идет оно, конечно, по-разному: то победоносно быстро, как у воспевающих меняющийся мир советских художников 1920-х — начала 1930-х, то безнадежно-рутинно, как у нонконформистов эпохи застоя. Но так или иначе, газетная бумага оказывается этим самым веществом времени, материей повседневности — и в этом качестве она в равной степени притягательна для художников самых различных убеждений и поколений.