гастроли
В театре имени Ивана Франко российские актеры Константин Райкин и Роман Козак представили свою сценическую версию новеллы Амели Нотомб "Косметика врага". ЕЛЕНА РЫБАКОВА считает, что быть убедительным спектаклю, в котором заняты всего двое актеров, помешал исполнитель главной роли — господин Райкин.
Одна из последних постановок московского "Сатирикона" так подходит для гастрольных поездок, что самым недоверчивым зрителям по ходу спектакля пришлось даже заглянуть в программки — точно ли не антреприза, а настоящий театр расположился в этот вечер на сцене Театра им. Франко. Дело не только в малогабаритных декорациях и мобильном актерском составе: "Косметика врага" поставлена для той части публики, которая ходит в театры исключительно на звезд. Чтобы потрафить такому зрителю, от актера требуется одно — как можно больше походить на собственный образ, созданный десятилетия назад.
Главная роль, которую приходится играть в спектакле Константину Райкину,— сам Константин Райкин времен "Труффальдино из Бергамо" и "Острова погибших кораблей". Человек на шарнирах, обаятельный пластилиновый уродец — те, кто рассчитывал увидеть именно такого Райкина, не прогадали. Вдобавок как минимум на пятой минуте вспоминаешь, чей он сын: самые удачные краски в богатой палитре интонаций его героя слишком напоминают те, что прозвучали полвека назад в памятных каждому монологах бездельников и пьяниц.
Вести роль не вглубь, а вширь вынуждает актера крайне скудная драматургия: когда на второй-третьей реплике понимаешь, чем все закончится, особых откровений от исполнителей ждать не приходится. Сюжет новеллы Амели Нотомб предельно банален и насквозь литературен — респектабельный гражданин внезапно обнаруживает в своей душе далеко запрятанный потайной чемодан, куда много лет складывает собственные скрытые комплексы и позабытые грехи. Диалог сознания и подсознания, выдержанный в стилистике бесед Фауста с Мефистофелем,— вряд ли такой юмор понравился бы и Гете, и Фрейду. Финал предсказуем и давно описан в классических трудах по психоанализу: крайняя степень невроза, разрушение личности, физическая смерть.
В этом тандеме у Романа Козака роль ведомого — его сопротивление назойливому подстрекательству подсознания так неубедительно и неэстетично, что сам герой в какой-то момент оказывается вынужден от него отказаться. Вопреки логике произносимого текста, его Жером Огюст должен исподволь поддаваться обаянию своего демона — персонального внутреннего цензора Текстора Текселя: перенимать ухмылки и гримасы, неуклюже повторять акробатические трюки и без малейших шансов на успех имитировать неповторимую райкинскую пластику. Поскольку силы заведомо неравны, смысловой акцент спектакля существенно смещается. Драма о муках совести и раскаянии превращается в бенефис гнусного существа, подтачивающего героя изнутри и убивающего его без всякой надежды на подлинное покаяние и катарсис. Отвратительная душевная слизь, во много раз более мерзкая, чем внутренности наших желез и сосудов, оказывается слишком привлекательной, слишком щедро разыгранной, чтобы в ее правоту можно было поверить. Разумеется, если со своей совестью вы привыкли говорить на равных, а ваше подсознание давно смирилось с тем, что в делах раскаяния вы — враг косметики.