выставка
Киевский музей русского искусства продолжает знакомить посетителей с самыми известными художественными династиями последних столетий. Новая экспозиция в рамках масштабного выставочного проекта, растянувшегося на два года, заставила ЕЛЕНУ Ъ-РЫБАКОВУ задуматься о переплетении семейной тирании с государственной.
Вторая часть выставки с громоздким названием "Семейная традиция и родственные связи в русском художественном искусстве XVIII-ХХ веков" почти целиком посвящена скульптуре и живописи советского времени. По замыслу устроителей, пятнадцать семейных ансамблей должны проиллюстрировать основные художественные вехи этой эпохи — от пестроты течений и школ 20-х годов к соцреализму 30-50-х и многообразным попыткам бегства от него у мастеров последних советских десятилетий. Идея, безусловно, многообещающая, хотя реализовать ее за счет собственной коллекции киевского музея не так просто. Так что вместо задуманной полноты впечатлений остается, скорее, ощущение досадного схематизма: скупые биографические справки о каждом из авторов обещают гораздо больше того, что предложено глазу на нынешней выставке.
Самый показательный пример — супружеская чета Рудольф Древин и Надежда Удальцова, чьих работ вполне хватило бы для увесистого учебника по истории русской живописи первой половины столетия. Вот только хранятся эти работы в основном в Третьяковской галерее, так что посетителям киевской выставки приходится домысливать, как от общего увлечения супрематизмом супруги двигались к разным полюсам — экспрессионизму, хранящему верность условности ("Пейзаж с деревом" Рудольфа Древина), и щедрому на детали и оттенки лирическому импрессионизму ("Натюрморт на лиловом фоне" Надежды Удальцовой).
Основную часть экспозиции занимают полотна и скульптуры, воспевающие тот строй, который с особым наслаждением уничтожал не только семейные традиции, но и сами семьи. Соцреализм представлен на выставке всеми ключевыми жанрами: индустриальный пейзаж ("Транспорт налаживается" Бориса Яковлева), историческое полотно ("Расстрел колчаковцами железнодорожников в городе Кизеле в 1919 году" Григория Шегаля), жанровая картина на производственную тему ("Все выше!" Серафимы Рянгиной, "На колхозном току" Аркадия Пластова, "Прачки" братьев Ткачевых), скульптурные портреты деятелей эпохи. Здесь же жанры, находившиеся с "подветренной стороны", куда художники, устав от социального заказа, сбегали, как сбегали писатели в переводы и детскую литературу,— частный портрет, пейзаж и натюрморт. Кстати, в работах полуофициального характера даже одиозная Серафима Рянгина, автор неожиданно глубокого портрета мужа, Бориса Яковлева, предстает художницей куда более тонкой, чем принято считать. О великом пейзажисте Николае Ромадине (в демонстрации его картин, пожалуй, главная заслуга организаторов выставки) и признанном мастере портрета и натюрморта Петре Кончаловском, чьи работы давно стали классикой русского искусства ХХ века, добавлять что-либо кажется излишним.
Выставка, как ни странно, получилась еще и о том, как опасно рифмуется деспотизм семьи, особенно любящей и творческой, с деспотизмом государства. Демонстративно неумелые пейзажи детей рядом с производственными поэмами их отцов — героические памятники всем юношеским бунтам против назойливых авторитетов и оскорбительных приставок "младший". Не меньшая трагедия и в излишней сыновней почтительности, не позволяющей разорвать семейную пуповину даже на холсте (рядом с роскошным ренессансным натюрмортом Кончаловского-старшего жалкое впечатление оставляет случайное соседство фруктов на картине его сына). Впрочем, чтобы проследить, как отцовское начало отражается в детях и как мужья влияют на жен, стоит устраивать выставки, посвященные отдельным династиям. В испанской Севилье, к примеру, лет десять назад прошла выставка, посвященная трем поколениям русских художников Ромадиных. Нам до этого далеко — удержать бы в памяти хоть дюжину семейных дуэтов, пока музей обзаведется зданием, чтобы выставить для публики свою коллекцию ХХ века.