Non-fiction c Кирой Долининой
За "сталинский стиль" брались уже не раз. Одни, как знаменитый искусствовед Селим Хан-Магометов, сосредотачивались на истории архитектуры. Другие, как автор книги "Культура Два" Владимир Паперный, выстраивали головокружительные структуралистские концепции. Третьи, как аккуратный позитивист Игорь Голомшток, поверяли сталинским искусством идею о родстве всякого тоталитарного искусства. Было выработано и специальное понятие "стиль Сталин" — так называлась работа Бориса Гройса, в которой философ говорил об ответственности русского авангарда за искусство сталинизма. Авторы нового альбома издательства "Трилистник" все эти концепции знают и относятся к ним уважительно. А потому не выстраивают новых, а работают с материалом, фактами, датами и контекстом. Пример — начало главы о 1933 годе: "На экраны выходит фильм 'Кинг-Конг', где сидящий на шпиле небоскреба мохнатый герой разгоняет самолеты. В том же году принято решение об установке на Дворце Советов стометровой статуи Ленина..." Визуальный ряд: кадры из фильмов, архитектурные рисунки и фотографии, старые открытки, чернильница, фарфоровая фигурка балерины... Авторов явно интересуют не идеи о культуре, а само тело культуры. Оттого и книга получилась исключительно эстетская и во многом ностальгическая. "Москва вертикальная", "Москва подземная", "Город чудес", "Новая Метрополия" еще есть, но уже пора судорожно фиксировать весь этот апофеоз, потому как детям придется учиться отличать подделки от подлинников и на этом материале.
Татьяна Москвина. Люблю и ненавижу. СПб: Амфора, 2005
Это третья книга лучшего, на мой взгляд, из нынешних петербургских литераторов. Был сборник статей "Похвала плохому шоколаду", потом роман "Смерть — это все мужчины", теперь опять сборник. Все три книги как бы про разное (про кино, театр, телевидение, политику, Петербург, женщин и мужчин, богатых и здоровых, сирых и убогих, Русь-матушку), но на самом деле об одном — о том, что любит и что ненавидит их автор. В этом смысле новый сборник — сплошное обнажение приема, от названия до самопредставления: "Я — понятая. Понятая на историческом обыске. Я ничего не могу изменить. Никому не могу помочь. Я только могу свидетельствовать, что обыск проведен по правилам и опись сделана верно". Я мало знаю людей, которые были бы так внимательны к тому, что происходит вокруг них. Москвина внимательна и страстна. Она любит и ненавидит не ради красного словца, а по-настоящему, до крика и крови. Вот это-то одновременно бабское, надрывное, ехидное, доброе, язвительное и интеллигентское и составляет ее словесный мир. Этот мир засасывает читателя — раз наткнувшись на тексты Москвиной, будешь читать еще и еще. В Питере есть сотни людей, которые каждый месяц бросаются искать газету "Пульс", в которой печатает свои эссе Москвина. Газета глянцевая, бесплатная, про моду и модных людей,— при чем здесь ненавидящая объявления о том, как похудеть, указания чужих людей на развязавшийся у нее шнурок, видящая в охранниках морды холодильников, а в Валентине Матвиенко — "такую причесанную женщину", способная из социального протеста посадить себя на прожиточный минимум Москвина? Так нет, именно такая она и привораживает — может быть, потому, что всем нам хочется иногда высказаться вот так, прямо и без оглядки, но она умеет, а мы — нет?