выставка
В столичной галерее "Триптих" открылась выставка донецкого художника Сергея Приня. Сбежать из истории в мир первых вещей и разложить взрослую действительность на составляющие ее кубики — такова задача, взятая на себя автором работ, считает ЕЛЕНА РЫБАКОВА.
То, что выставка Сергея Приня совпала с последней неделей святок, хочется считать не случайным стечением обстоятельств, а сознательным намерением ее устроителей. Атмосфера большинства картин, отобранных для выставки, подчеркнуто карнавальная — маски и ряженые, шутовские короли и королевы, утрата ощущения времени и, как следствие, готовность в любую минуту подменить взрослых детьми. Пространственные границы тесны автору так же, как и временные: самый естественный композиционный ход для Сергея Приня — пустить персонажей в вольное плавание в закупоренном аквариуме или безвоздушной атмосфере застрявшего на полпути лифта.
Движение как таковое, бессмысленное кружение-плавание и есть главный сюжет этих картин. Ряженые карлики с карнавальными коронами и колпачками застывают в пути, чтобы никогда уже не вернуться в пункт, из которого вышли, и никогда не прийти к точке, обозначенной как финиш. Мышление художника демонстративно антиисторично: вместо движения к цели — самоценное вращение на месте, вместо связного сюжета — сценки, смонтированные по принципу циркового парада-алле (хор, прогулка, поезд, коммунальная кухня, музейный зал).
Дискретному, вырванному из непрерывного временного потока событию в мире Сергея Приня соответствует единичный, освобожденный от прагматических функций предмет. Взрослая действительность словно раскалывается на сотни кубиков, из которых автору пока нечего сложить — он находится еще в том блаженном младенческом неведении, когда каждая вещь ценна сама по себе. Кубики, которые сосредоточенно подбрасывает, разглядывает, переставляет художник,— самые обычные вещи, пришедшие из детства: допотопные троллейбусы с круглыми боками, дедушкины очки, мамины зонтики, деревенские дома, увиденные глазами ребенка-горожанина, впервые вырвавшегося из асфальтовой пустыни. Чтобы никому не было обидно, Сергей Принь и на домики с троллейбусами натягивает колпачки: любой из них, погрузившись в небытие, еще ждет собственной сказки, как постаревшие принцессы в потрескавшихся коронах, к которым так и не дойдут их странствующие короли.
По законам карнавала, этот предметный инвентарь не просто любовно собирается и испытывается на прочность в любом цвете, масштабе и положении. Отстранить вещь требуется, чтобы заново увидеть ее, пережить ее телесность и вписать в обновленный мир. Но от претензий на обновление художник демонстративно отрекается: собирать кубики Рубика, разбросанные на столе в натюрморте с принцессой, он явно не намерен. Что толку складывать разноцветные грани, если результат заранее известен? Достаточно просто намекнуть, что секрет их не так прост, как кажется всезнайкам,— у каждой, даже давным-давно просчитанной, головоломки есть своя тайна, как у настоящей принцессы. Поэтому единственное достоинство в безоценочном карнавальном королевстве Сергея Приня — умение видеть, награждать сказочной короной любую заурядную вещь. Отсюда и множество глаз на лицах его "странных странников": глаза поперек лба, на шляпах, на дорожных посохах, на собачьих ошейниках, на крышах поездов и на велосипедных педалях. Увиденный мир — без пяти минут мир спасенный: остается только захотеть выстроить из кубиков-воспоминаний новую сказку.