премьера театр
В Театре имени Пушкина Роман Козак поставил знаменитую комедию Николая Эрдмана "Самоубийца", в которой занял почти всю молодежь своей труппы. По мнению МАРИНЫ Ъ-ШИМАДИНОЙ, педагогический эффект этого спектакля перевесил художественный.
Эрдмановский "Самоубийца" — не самая актуальная для наших дней пьеса. История жалкого коммунального клопа Подсекальникова, решившего свести счеты с жизнью из-за ливерной колбасы и неожиданно для себя ставшего героем и борцом за права интеллигенции, которая в 30-е годы выглядела необыкновенно смелым и злободневным памфлетом и подверглась за это строгому запрету сверху, вряд ли способна найти живой отклик у современной публики. Молодым зрителям, уже привыкшим к яростным телевизионным обличениям всех и вся, вряд ли будут понятны стенания героя, молящего разрешить ему хоть шепотом жаловаться на тяжелую жизнь. И вряд ли они отнесутся к историческому звонку Подсекальникова в Кремль с заявлением "Я Маркса прочел, и он мне не понравился" серьезнее, чем к обычному телефонному хулиганству.
Но Роман Козак, по его собственному признанию, и не рассчитывал на злободневность пьесы и ставил ее без малейшей политической фиги в кармане. Советская действительность в его спектакле выглядит как исторический рудимент, не имеющий никакого отношения к сегодняшнему дню, вроде все еще висящего над порталом сцены Пушкинского театра советского герба, к которому обращается Подсекальников в своей знаменитой речи о революции и обывателях. Режиссер подошел к "Самоубийце" как к классике комедийного жанра. Ведь сам Константин Станиславский, как известно, считал пьесу Николая Эрдмана равной по сатирической силе произведениям Гоголя, а Всеволод Мейерхольд сравнивал драматурга с Мольером. Действительно, в "Самоубийце" обыкновенный бытовой комизм, замешенный на реалиях советской коммунальной жизни, постепенно набирает силу комедии абсурда. Чего только стоит одна фраза "Мертвого не заставишь молчать!", которой Подсекальникова убеждают застрелиться не просто так, а во имя высокой идеи.
С бытовым комизмом молодые актеры Пушкинского театра справляются на пять. Ирина Петрова (жена Подсекальникова), Денис Ясик (их любвеобильный сосед Калабушкин), Александр Матросов (марксист Егорушка), Александр Арсентьев (поэт), Ирина Бякова (страстная женщина Клеопатра Максимовна) увлеченно хохмят, стараясь выжать из каждой фразы и каждой ситуации пьесы максимум смешного.
А вот с высокой комедией абсурда дело как-то не заладилось. Самая эффектная сцена пьесы, в которой доброжелатели провожают еще живого Подсекальникова в последний путь, в спектакле "не выстрелила". В постановке Валентина Плучека в театре Сатиры эта сцена была решена как пьяная оргия, среди которой насмерть перепуганный самоубийца выглядел особенно жалко. В Театре Пушкина актеры сидят за столом с безучастными, постными лицами, а лица главного героя мы и вовсе не видим — его в это время бреют и гримируют. Но белая маска (вероятно, что-то вроде ритуального грима самоубийцы), которую накладывают ему на лицо, совсем не способствует возникновению зрительского сочувствия.
Образ Подсекальникова в спектакле построен на контрасте с окружающими его карикатурными персонажами. Владимир Николенко, актер старой школы, играет в привычной манере психологического реализма и, конечно, всеми силами оправдывает своего героя. Он изображает классического маленького человека, который если и бунтует, то не долго и не всерьез, а больше всего на свете хочет простой и тихой жизни с женой под боком и колбасой на обед. Но как после острых блюд нормальная здоровая пища кажется пресной и безвкусной, так и персонаж Владимира Николенко посреди общего эксцентрического балагана выглядит немного бледно, так что порой хочется крикнуть актеру "Ну, давай, поднажми!"
Пожалуй, самыми удачными в спектакле оказались декорации Игоря Попова. Художник не стал перегружать сцену приметами и деталями эпохи, а соорудил современную лаконичную, но выразительную конструкцию. Маленькие стеклянные клетушки прекрасно передают тесноту и прозрачность коммунального быта: где занимаются любовью, где торгуют из-под полы, а где ссорятся — всем прекрасно видно. Но подсматривать за жизнью этого клоповника оказывается интереснее, чем следить за судьбой одного из его обитателей крупным планом.