На российские экраны вышел фильм "Счастливого Рождества" — официальный французский выдвиженец на "Оскара" и только что объявленный номинант на "Золотой глобус". Его шансы выиграть оба конкурса попытался оценить АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Что это, как не чистый образец паневропейского кино? Немецкий тенор и его подруга датчанка с ангельским сопрано, шотландский капеллан и еще двое интеллигентных мужчин, один француз, другой немецкий еврей — вот герои этой пацифистской многофигурной драмы. В принципе Голливуд любит такой формат. Но гадать насчет шансов европейских картин на награду Американской киноакадемии — дело почти безнадежное после того, как "Оскара" не досталось самому популярному французскому фильму последних лет "Амели". Но он и не нуждался в награде. Напротив, картине Кристиана Кариона заокеанские лавры совсем бы не помешали. Ведь "Счастливого Рождества" — это не просто фильм, а послание человечеству, послания же требуют не одного только коммерческого успеха, но политического отклика.
Чего стоит сцена, когда над окопами первой мировой войны словно пролетает нездешний ангел и из уст изысканной дамы в мехах, прорвавшейся на передовую, несутся божественные звуки "Аве Мария". В восторженном столбняке их слушают из своих окопов французские и немецкие солдаты, а с третьей стороны — шотландцы со своими волынками и прочими национальными прибамбасами. Такой вот солдатский интернационал, вынужденный кормить вшей и истекать кровью из-за распрей неумных политиков, в глубине же своей интернациональной души готовый к любви, дружбе и христианскому всепрощению. Даже офицер немецкой армии, травивший своего подчиненного фельдфебеля, на гражданке тоже певца, которому, как иудею, "наплевать на Рождество", оказывается под властью волшебной силы искусства и готов предоставить оперной паре, встретившейся всего на одну ночь, свою землянку. Если бы только он жил в ней один и не делил жилище с огромной крысой.
Это кино идеально соответствует бывшему девизу Московского фестиваля "За гуманизм киноискусства, за мир и дружбу между народами". К тому же история рождественского перемирия с елками и шампанским в окопах 1914 года имеет исторические основания и 90 лет спустя смотрится метафорой единой Европы, вышедшей, несмотря на все противоречия, из лона общей цивилизации и культуры. Что же мешает этой картине с горестным (а значит, правдивым) финалом стать тем, на что она претендует? Ответ банален: недостаток таланта. Режиссеру Кариону, возможно, и хватило бы его на менее амбициозный проект. Но тут замах был поистине наполеоновский. И надо было рубить сплеча, а не вышивать виньетки, строить аккуратненькие мизансцены и произносить тексты вроде "Только заглянув в лицо смерти, понимаешь, как летит время". По тонкости рукоделия фильм все равно на сто очков уступает "Долгой помолвке" Жан-Пьера Жене, пускай и той не хватило "мяса", чтобы повторить успех его же "Амели".
Франсуаза Жиру пишет в книге, посвященной Лу Саломе, о том, что Франция потеряла в первой мировой войне цвет своей молодежи и не оправилась от этого удара даже к концу XX века. Сама Лу Саломе, подруга Ницше и тоже отчасти ницшеанка, очень переживала, когда разразилась первая мировая, но утешалась тем, что войны — это неизбежное вечное возвращение человечества к своему дикарскому первобытному состоянию. В фильме "Счастливого Рождества", несмотря на замерзшие трупы и бытовые ужасы, не ощущается ничего похожего на варварство и безумие войны. Публика аплодирует, когда шотландцы начинают подпевать немецкой песне, солдаты вражеских армий братаются, а немецкий офицер делится воспоминаниями о том, как провел медовый месяц в Париже. Но большой неожиданности тут нет. Авторы фильма с самого начала так выбрали своих героев, что с настоящей войной им не по пути: если бы они с ней соприкоснулись, их либо не стало на второй день, либо они радикально видоизменились. И вторая половина фильма с послерождественским похмельем уже не может ничего изменить и снять налет фальши. Авторы предпочли не жестокую правду, а сон золотой. Но сны делаются из другой материи, чем послания человечеству.