литература
Свой новый роман выпустил российский писатель Владимир Сорокин. В только что вышедшей книге собраны все части трилогии: "Лед" (2002), "Путь Бро" (2004) и "23 000" (2005).
Последнюю часть трилогии не случайно выпустили под одним переплетом с двумя предыдущими. Теперь отчетливо видно, что это не три отдельных романа, а один сплошной текст с осмысленным делением на эпизоды. Заброшенные было сюжетные линии сложились в законченный ледяной узор. Читатель полной версии удивится, как задела самого писателя идея противостояния "братьев Света" и "мясных машин", если ей одной он посвятил целую эпопею.
Последняя часть начинается с той самой сцены, что в качестве бонуса была заявлена еще внутри романа "Лед". Малыш Миша, оставшийся один дома, конечно, оказывается не простым мальчиком. Это "брат Горн", одна из главных фигур могущественного "Братства Света", которое в стремлении исправить ошибку под названием "планета Земля" уже долгие годы идет к воссоединению. По славному обычаю, уже досконально изученному читателями "Льда" и "Пути Бро", Мишу ударяют ледяным молотом в грудь и приказывают "говорить сердцем". Сцена эта, как всегда, не для излишне чувствительных — Сорокин еще раз подтверждает свое умение "пощекотать" читательские нервы. Братьям все сложнее похищать светловолосых и голубоглазых неофитов: это в сталинские времена они могли притворяться сотрудниками в штатском, теперь их самих принимают за каких-то террористов. У Сорокина фантастический сюжет довольно прочно вживлен в нашу действительность.
Кажется, что дальнейшее повествование будет полностью посвящено все тем же техническим подробностям, и когда братьев станет 23 тысячи, они, наконец, отправятся на далекий остров, чтобы провести свой последний обряд. Но не тут-то было: мы совершенно зря целых два романа поддавались гипнозу братьев, чуть ли не сочувствовали их напряженному духовному поиску, их максималистскому желанию заставить людей "говорить сердцем". На любое действие есть противодействие. Теперь роль сопротивленцев взяли на себя некоторые "мясные машины" (в сорокинской терминологии это простые люди: шатены, брюнеты и рыжие, с карими и зелеными глазами, к тому же лишенные дара "сердцеведения").
С появлением русской американки Ольги Дробот и ее шведского друга, которые готовы на все ради того, чтобы остановить все эти "сорок тысяч братьев", действие заметно оживляется. И не зря: вместе с буквально усыхающими от нечеловеческого духовного напряжения героями обезвоживался и язык повествования. Так что для сюжетного напряжения срочно понадобилась живая кровь этих самых, вроде бы уже отработанных "мясных" чудовищ. На сцене даже появляется некая политическая партия, чья эмблема — это "лохматый зверь, любящий спать зимой, изображенный на фоне контуров страны Льда". А дальше — как в настоящем триллере, нельзя пересказывать содержание. Кто победит в финальном бою: "нечеловеки" против "мясных машин",— узнавайте сами.
И "23 000", и вся трилогия в целом станут неожиданностью для тех, кто привык считать Сорокина писателем-провокатором, писателем для избранных. Этого автора обычно подавали как замысловатое блюдо для литературных гурманов. Это всегда была стилистическая игра, словесный пир (отсюда название одного из сорокинских сборников). И вдруг он стал писать даже слишком понятно. Вот, например, один из самых трогательных пассажей романа о замусоленной бумажке, которую герою дал "один ребе в гетто": "Вот бумажка, это ты сам, жизнь за день комкает тебя, превращает в комочек, а вечером ты расправляешься, забываешь мир и снова предстаешь перед Богом во всей своей правде". Да и как же без этой бесконечной тревоги по поводу того, что "мясо клубится". Ведь как-то так повелось, что если у писателя нет этого ощущения (как бы оно ни именовалось, "мясо клубится", "филистеры одолели", "среда заела"), то он и не писатель.
В общем, Владимир Сорокин стал писать так понятно, что даже критики оторопели. Рецензенты, конечно, все равно по старой привычке найдут тайные смыслы, прощупают интертекстуальность, найдут в романе цитаты от библейской "Книги Иова" до сказочной "Снежной королевы". Но писатель на это еще и в многочисленных интервью открытым текстом втолковывал: мол, никаких языковых экспериментов не ждите, эти романы — предостережение превращающимся в "машины", попытка проснуться самому и "разбудить других". Недаром не так давно писатель даже обратился к своим "зоилам" с открытым письмом, где призвал всех не напрягаться с заумными трактовками, почувствовать себя на пространстве "Льда" и "Пути Бро" "как дома". А лучшей своей читательницей он признал простую парикмахершу. Как это часто бывает, "странный" писатель пришел к "нормальным" людям.