Имперская этнография

Сама выставка открылась в 1867 году в московском Манеже и была грандиозной. Но получилась она скорее этнографической, чем антропологической, во всяком случае, ее антропологический отдел не вызвал особого интереса ни у ее посетителей, ни у историков науки. Зато этнографическая часть московской выставки по своему масштабу и влиянию на общество оказалась беспрецедентной на фоне всех остальных подобных выставок в других странах, как уже состоявшихся, так и всех будущих, и до сих пор не дает покоя ученым, причем не столько этнологам, сколько историкам, социологам и политологам.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Выставки империализма

Вторая половина XIX века была эпохой грандиозных международных выставок, начало которой положила знаменитая выставка 1851 года в «Хрустальном дворце» (на самом деле из чугуна и стекла) в лондонском Гайд-парке. Потом были Всемирные парижские выставки 1867, 1878, 1889 и 1900 годов и Всемирные американские ярмарки в Филадельфии, Чикаго и Сент-Луисе в 1876, 1893 и 1904 годах. Все они были парадом индустриальных и научных достижений викторианской эпохи пара и прогресса. Но не только.

На первой лондонской выставке присутствовала этнографическая экспозиция, на которой восковые манекены представителей неевропейских народов в национальных костюмах (или за неимением таковых в «диком» виде) в окружении атрибутов их цивилизаций демонстрировали не столько географию империи, над которой не заходит солнце, сколько служили фоном, рамкой грандиозных триумфов европейской цивилизации, особым культурным нарративом, как сейчас политкорректно выражаются ученые. И это стало традицией подобных международных выставок.

На более ранних выставках первобытные народы чаще всего демонстрировались с использованием манекенов и диорам. На более поздних часто появлялись живые персонажи, одетые в местную одежду, живущие в бутафорских деревнях и под вуайеристским взглядом зрителей ведущие свою «подлинную» повседневную жизнь, которая только подчеркивала превосходство европейской цивилизации, довольно точно отражая «нарратив» колониальной экспансии в эпоху империализма.

Черепа русских племен

В России не было ни одной собственной крупной международной выставки, хотя она имела свои павильоны на большинстве крупных международных выставок. Но при этом практика выставления культурных артефактов на всеобщее обозрение была характерной чертой российской академической жизни. Например, на протяжении XVIII века в Кунсткамере Петра Великого демонстрировался широкий спектр материалов, представляющих экзотику и разнообразие империи. В 1830 году коллекция Кунсткамеры была объединена с материалами более поздних экспедиций в этнографическом музее Императорской академии наук.

Таким образом, Московская этнографическая выставка 1867 года была мероприятием принципиально нового типа, экспозицией с явным дидактическим намерением демонстрации российской публике культур и физиономий народов их империи. Инициатором выставки был молодой русский зоолог Анатолий Петрович Богданов, который после защиты магистерской (кандидатской по-нынешнему) диссертации по орнитологии был назначен и. о. адъюнкта (доцента) Московского университета и отправлен за границу на постдоковскую, как сказали бы сейчас, стажировку. Вот там он в 1859 году и посетил «Хрустальный дворец», который после закрытия международной выставки 1851 года в Гайд-парке был разобран и вновь собран в лондонском предместье Сиденхэм вместе с экспозициями. Второй раз Богданов был здесь в 1862 году.

В современных научных публикациях много раз описаны энтузиазм и неутомимая работа по организации подобной выставки в России адъюнкта, а потом профессора Московского университета Богданова, который к тому времени уже избрал своей научной специализацией антропологию и считается сейчас одним из основоположников этой науки в нашей стране. Об этом можно почитать, например, в прошлогодней публикации «Всероссийская выставка 1867 года — новый этап в развитии этнографической науки» доктора исторических наук Мариям Мустафаевны Керимовой из Института этнологии и антропологии РАН или более ранней публикации Национального совета по евразийским и восточноевропейским исследованиям (NCEEER) в Вашингтоне «The Empire on display: ethnographic exhibition and the conceptualization of human diversity in post-emancipation Russia». Они доступны в интернете.

Богданов здраво рассудил, что выставка такого же формата в России послужит на пользу науке и народному просвещению. Он писал: «Никто, вероятно, не станет оспаривать тот факт, что общественность лучше знакома с основными чертами племен Африки и Австралии, чем с племенами, населяющими Россию. Поэтому ничто не может быть более подходящим для целей нашего общества, чем серьезное знакомство этих племен с массами. Более того, в мире нет государства, представляющего такой интерес для науки в изучении черепов различных племен... Поэтому было бы желательно, чтобы Общество (Императорское Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии.— “Ъ-Наука”) собрало антропологическую и краниологическую коллекцию, доступную общественности и пригодную для использования в качестве учебного пособия для общества само по себе... Мы думаем, что этого можно достичь, организовав антропологическую выставку в первую очередь из русских племен, в соответствии с программой или, лучше сказать, в том же виде, что и антропологический отдел “Хрустального дворца” в Сиденхэме».

Вопль негодования

Но едва ли Богданов, воспитанник княгини Кейкуатовой (по слухам, незаконнорожденный сын воронежского архиерея, канонизированного после кончины), адъюнкт по должности и коллежский асессор по чину, получил бы такую масштабную поддержку в деле организации выставки со стороны правительства и лично императора Александра II, если бы речь шла только о научных и просветительских аспектах антропологии и этнографии. Для этого не стоило бы задействовать административный ресурс (губернским властям было высочайше повелено предоставить на выставку потребные ее оргкомитету экспонаты) и прозрачно намекать «олигархам» того времени раскошелиться на подготовку выставки (особенно щедро отреагировал на этот намек Карл фон Мекк).

Дальний прицел российской власти относительно антропологической выставки был, как показали дальнейшие события, иной, и уж точно антропология власть не волновала. В 1862 году министр иностранных дел светлейший князь Александр Горчаков, сменивший на этом посту графа Карла Нессельроде еще в 1856 году, стал еще и канцлером Российской империи вместо умершего Нессельроде. Внешняя политика империи времен Нессельроде изменилась, публично об этом никогда не говорилось, но всем было ясно, что Россия должна наказать Австрию за ее вероломство в ходе Крымской войны и денонсировать Парижский трактат, зафиксировавший поражение России в этой войне.

Мелкой, но показательной деталью был второй визит Богданова в «Хрустальный дворец» в том же 1862 году с целью обновить, так сказать, свои впечатления 1859 года от британской имперской этнологической экспозиции. По возвращении Богданова из Лондона подготовка задуманной им выставки сдвинулась с мертвой точки, получив высочайшее одобрение, а сам Богданов был назначен и. о. профессора Московского университета. Этнографическую часть Антропологической выставки было решено дополнить экспонатами южных и западных славян, то есть народов, живущих за пределами империи, а к ее открытию приурочить съезд ученых славистов из Сербии, Хорватии, Словении, Болгарии, Польши, Чехии и Словакии. В итоге же ученые из названия мероприятия как-то сами собой выпали, а в Санкт-Петербурге и Москве состоялся II Славянский съезд, приуроченный к открытию выставки.

Понятно, что даже подготовка к демонстрации такой антропологии вызвала напряженность в отношениях России с Австро-Венгерской и Османской империями. В австрийской прессе выставку называли заговором против Австрии, и «вопль негодования — вот единственный ответ, который могут дать народы Австрии тем, кто примыкает к преступному покушению на ее существование». Бисмарк посоветовал австрийским властям обвинить всех, кто поедет на московскую выставку, в государственной измене и арестовать. Сажать в тюрьму их не стали, но все они, выражаясь современным языком, попали под санкции.

Этнография по-московски

Антропологическая выставка в Москве торжественно открылась в Манеже 23 апреля (5 мая) 1867 года и, как говорится, удалась. На ее открытии присутствовали Александр II с супругой, среди почетных гостей были поэты Тютчев, Майков, Плещеев, композиторы Балакирев, Рубинштейн, ну и, разумеется, «вся Москва». За два неполных месяца выставки (она закрылась 19 июня (1 июля) того же 1867 года) ее посетили больше 80 тыс. человек, хотя билет на нее стоил 1 рубль — немалые по тем временам деньги.

Собственно антропологический отдел выставки с археологическими коллекциями черепов, ядер, монет ни у кого, кроме специалистов, особого интереса не вызывал. В народе его даже прозвали «кладбищем». Зато этнографические отделы посетителям выставки очень нравились. Их было два. В одном 300 восковых манекенов в национальных одеждах демонстрировали сценки из туземной жизни на соответствующем декоративном фоне растений, макетов глинобитных мазанок, срубов, юрт, чумов, караванов — все в натуральную величину. Во втором демонстрировались четыре сотни комплектов будничной и праздничной мужской и женской одежды и больше тысячи предметов домашнего обихода, моделей построек и орудий труда, две тысячи рисунков и фотографий, более 500 национальных музыкальных инструментов — от гуслей до алеутских кастаньет из клювов птиц и шаманских бубнов.

В дополнение к этому москвичи поначалу толпами сопровождали экипажи с гостями выставки — зарубежными славянами, но одеты те были по-европейски, в трембиту не дудели, на однострунных гуслях не играли и хороводов не водили, интерес к ним у народа быстро прошел. У отечественных славянофилов — тоже. Влиться в едином этническом порыве в Славянский союз во главе с Россией зарубежные славяне явно не стремились, их волновала только российская внешнеполитическая и военная помощь в получении и гарантиях их суверенитета. Но свою роль в красочном московском политическом демарше российского МИДа они сыграли.

Что же касается науки, то после закрытия выставки все ее экспонаты были переданы в публичный Румянцевский музей (ныне в его здании находится Российская государственная библиотека), в ту его часть, которая назвалась Дашковским музеем (по имени его создателя, мецената и этнографа Василия Дашкова) и где были собраны коллекции русских путешественников. А ныне они хранятся в Российском этнографическом музее (РЭМ) в Санкт-Петербурге.

И. о. профессора Богданов в 1867 году за свои труды по организации выставки стал профессором, получил Большую золотую медаль Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии (ИОЛЕАЭ) и «Анну на шею» (орден Св. Анны 2-й степени). В дальнейшем он стал заслуженным профессором Московского университета, тайным советником, то есть получил генеральский чин и оклад содержания 3000 рублей (включая квартирные и столовые). А главное, он занялся раскопками и любимой антропологией, а не этнографией, которая, по его глубокому убеждению, «при изучении антропологии занимает подчиненное положение и служит в основном как дополнительный источник сведений, помогающий подтвердить биологические выводы». Как известный и уважаемый в европейском научном сообществе антрополог, он в1889 году был командирован ИОЛЕАЭ на Всемирную выставку в Париже, в рамках которой проходил международный Конгресс доисторической антропологии и археологии.

Чумы в Нескучном саду

Попытка повторить этнографическую выставку, правда, с другими целями, не имевшими ничего общего ни с наукой, ни с политикой, была предпринята в Москве в 1921 году. Предложил ее провести недоучившийся (провалил экзамен по физике) студент-этнограф Московского университета Даниил Янович, который в 1921 году был заведующим музеем Строгановского училища. Он подал докладную записку заведующей музейным отделом Наркомпроса Наталье Троцкой (жене Льва Троцкого) следующего содержания:

«В России — голод. Всякое правительственное учреждение должно отозваться своей деятельностью на великое народное бедствие и изыскать способы различной помощи, избыть эту беду своими профессиональными знаниями. Нужно собрать денег. И я предлагаю устройство платной публичной выставки историко-бытовых и художественно-этнографических коллекций Музейного фонда… Выставку необходимо устроить в скором времени и для нее использовать помещение в д. 7 по Никитскому бульвару.

Кроме всего предыдущего, при посредстве корреспондентов Этнографической комиссии можно зимою организовать в манеже Нескучного дворца ЖИВУЮ ЭТНОГРАФИЧЕСКУЮ ВЫСТАВКУ, продолжение которой будет на льду и пустыре низменного левого берега Москвы-реки, где расположатся своим станом подлинные представители Русского Севера, как европейского, так и азиатского.

К зимнему сезону я при помощи агентов и сотрудников Этнографического фонда могу доставить в Москву для демонстрации, за плату в пользу голодающих губерний, десятка два-три семейств различных полярных инородцев, в их подлинных костюмах, со складными постройками и своими домашними вещами, напр[имер] семью русских лопарей, с санями и оленями, семью самоедов с переносным чумом, семью остяков, семью вогулов, алтайцев, юраков, бурят, якутов, тунгусов и др[угих] палеазиатов, жизнь которых протекает в неприхотливых условиях суровой жизненной обстановки беспрестанного переезда и кочевания с места на место.

Наши северные гости могут расположиться на берегах замерзшей Москвы-реки со своими оленями, которых нетрудно будет доставить в вагонах из Архангельска, из Тюмени, из Бийска, Томска, Иркутска и других мест… Громадный интерес представит публичная демонстрация ШАМАНСКОГО ДЕЙСТВА со всеми атрибутами первобытного жертвоприношения древним богам и подлинного религиозного экстаза… Через два месяца даже из очень глухих местностей Сибири можно будет доставить несколько знаменитых шаманов, с бубнами, с кожаными ризами в шумящих металлических подвесках, с обмоленными идолами. В манеже и аудитории д. 7 надо показать и буддийское богослужение, с пением, трубными звуками, колоколами, барабанным боем и всеми принадлежностями этого любопытного религиозного культа до пестрых икон, сосудов, статуй и священных книг включительно. Для этого придется пригласить несколько лам и гыгенов из тех, которые посещают наше Забайкалье.

У нас есть адреса малорусского лирика-слепца, владимирских рожечников, вогульского гусляра на арфе-лебеде, виртуоза на волынке, на дримбе и на различных смычковых и духовых инструментах с Кавказа и Туркестана, откуда можно привезти целые туземные оркестры. Всякое музыкальное выступление будет предваряться научным объяснением и короткой неутомительной лекцией… Расход на содержание этих инородцев и народных музыкантов будет невелик, так как люди эти не привыкли к городской роскоши и претензиям профессиональных артистов».

Но второй московской этнографической выставке не суждено было состояться. Из протокола №8 (пункт 1) заседания Совета Главмузея 13 октября 1921 года: «СЛУШАЛИ: 1. Докладная записка Д. Т. ЯНОВИЧА об устройстве этнографической выставки в Москве (при сем прилагается). ПОСТАНОВИЛИ: 1. Признать проект неосуществимым». На дворе начинался НЭП, и появились более реальные и менее экзотические источники дохода.

Ася Петухова