кинопремьера
На экраны вышел фильм уважаемого режиссера Дэвида Кроненберга "Оправданная жестокость", где изложена поучительная история о том, как сатанеет человек, если раскочегарить дух агрессии, изначально тлеющий внутри него.
Лучшее в этом фильме — первые полчаса. Этого времени хватает на то, чтобы Том Столл, глава образцового семейства, колдуя над кофейным аппаратом в собственной забегаловке, боковым зрением углядел среди клиентов двух вооруженных отморозков и, как заправский голливудский ковбой, молниеносным движением превратил их в два бездыханных трупа. Отморозки замышляли какую-то масштабную гадость и, безусловно, заслужили по пуле в лоб. А Том заслужил звание местного героя, тем более что этот блестящий хореографический трюк был произведен на глазах у всего городка Милбрук, штат Индиана.
Дальнейшее развитие интриги занимает гораздо больше времени, и, несмотря на эффектные явления харизматиков Эда Харриса и Уильяма Херта, выглядит все натужнее. Главный герой совсем не рад, что проявил себя молодцом и стал теленьюсмейкером — мы очень скоро понимаем, почему. На самом деле Том — никакой не Том, в свое время он жил в Филадельфии, был не самым примерным семьянином, зато основательно наследил на криминальной почве. Впрочем, можно предположить, что нет никакого темного прошлого, и тогда большая и худшая часть фильма представляет собой просто развернутую метафору человеческой натуры, в недрах которой затаился зверь. Трудно сказать, плохо это или хорошо. Если бы зверя не было, мы бы всякий раз в критической ситуации оказывались беззащитными перед насилием, а так, глядишь, в самом безобидном хлюпике вдруг да проснется варвар с кровавыми очами.
Артист Вигго Мортенсен, если смыть с него мыло "Властелина колец", с его удлиненным и даже отчасти интеллигентным лицом внешне немного смахивает на самого Кроненберга. Можно предположить, что канадский режиссер, один из немногих подлинных художников в Голливуде, вложил и в этот фильм что-то свое личное, сокровенное. Режиссер, и вслед за ним американские критики, живописуют "Историю насилия" (так в оригинале называется картина) чуть ли не как философское кино со ссылками на дарвинизм, теорию двойной идентичности и так далее без упоминания немодного фрейдизма. Актуальность этого трактата о насилии подтверждают события в Новом Орлеане, случившиеся уже после выхода картины.
Кроненберг, чья слава началась с "Мухи", а достигла апогея на "Мертвых колоколах" и "Голом завтраке",— специалист по мутациям личности. Всякий раз они изображались с потрясающей визуальной изобретательностью. В "Оправданной жестокости" от былой специализации не осталось и следа. Кино сделано топорно и плоско, и это худший фильм Кроненберга со времен "М.Баттерфляй". Рассматривать его всерьез могут только те, кто не видел или забыл "Таксиста" Скорсезе, "Соломенных псов" Пекинпа, "Мясника" Шаброля и остальную классику, посвященную "истории насилия".
Если же усматривать в фильме черный юмор, то кажется все более правдоподобным удивившее меня предположение Аки Каурисмяки, сделанное им в одном из хельсинкских баров, о том, что чувство юмора неведомо канадскому режиссеру. Точнее, смех в его предыдущих фильмах пробивался сквозь дрожь и физическое отвращение, был оборотной стороной саспенса и буйства мутирующей плоти. Здесь же Кроненберг начинает играть с мифами американского захолустья, что гораздо лучше него умеют делать братья Коэны и Тарантино — и за ними не угнаться. Получается очень странная вещь. Кроненберг, чей радикализм стал уже притчей во языцех, вдруг оказывается в постановочном плане крайне консервативен, а его фильм начинает напоминать едва ли не "Ворошиловского стрелка" и даже продукцию доперестроечной студии Горького.
В том, что известный перфекционист на сей раз подхалтурил, убеждает и на редкость обширный список постановочных ляпов (goofs). Даже в немудреной сцене завтрака режиссеру каким-то образом удалось не выдержать одинаковый расклад еды на перебивках, а дорожные знаки то и дело подсказывают, что кино снималось хоть и в городе Милбруке, но не в Индиане, а в штате Онтарио, Канада. Неловко смотрятся эпизоды семейной жизни Тома с женой-блондинкой. Мария Белло изображает ее сексуально озабоченной недоэманпасипэ в стиле молодой Джейн Фонды. Наконец, семейство, познавшее запах настоящего мужчины, застывает в финальном олеографическом кадре. Очевидно, это должно означать тотальную иронию, однако выглядит всего лишь окончательной победой плохого вкуса.