выставка
16 ноября в столичном Музее русского искусства открылась выставка пейзажных работ костромчанина Олега Молчанова. Картины художника так демонстративно традиционны, что его впору заподозрить в нереализованной страсти к авангарду.
Персональных выставок современных художников, картины которых прибыли издалека, в залах Музея русского искусства не было как минимум лет пятнадцать. С непривычки или на радостях, что выставочный процесс понемногу начинает реанимироваться, даже музейные дамы, кажется, слегка потеряли голову. Во всяком случае, вкус и художественный такт, которые никогда не изменяли этому почтенному заведению, в этот раз несколько стушевались перед помпезностью акции, устроенной главными организаторами выставки — представителями российского посольства, Росзарубежцентра и Украинского комитета международного совета ЮНЕСКО. Картины молодого талантливого пейзажиста чиновные лица, выступавшие на открытии, превозносили ни много ни мало как последнее откровение о русской душе, загадочной русской природе и напоследок даже как "наш ответ Чемберлену" — здоровый шлепок реалистическим лаптем по их исхудалому постмодернистскому заду. Масла в огонь подлил и сам автор, со страстью ополчившийся на абстракционистов и прочих авангардистов, чьи художества завлекают искусство в тупик (светский эвфемизм геенны огненной, догадались самые продвинутые слушатели). Страсть была настолько неподдельной, что корреспонденту Ъ ничего не оставалось, как вслед за ухмыляющейся частью публики заподозрить автора в постмодернистском грехе и даже зависти к бездельникам-авангардистам, чьи отношения с родиной лишены каких бы то ни было взаимных обязательств.
114 картин, разместившиеся в четырех музейных залах,— итог почти пятнадцатилетней работы художника. Олег Молчанов принадлежит к тем пейзажистам, в среде которых принято культивировать этнографическое направление: не просто закаты и дожди, а закаты и дожди вполне конкретной местности — чаще всего Костромской губернии, откуда сам Молчанов родом. Здесь, собственно, и начинается постмодернистская игра: из соседства с левитановскими краями вырастает щекочущий самолюбие миф о "новом Левитане", в эпоху комиксов и компьютерного лубка занятого воспеванием неброской красоты русской природы. В пейзажах Молчанова есть все, чего требует неписаный кодекс натуралиста-патриота: и дубы, и березки, и в меру покосившиеся избы, и церковные кресты, но всего как-то слишком, словно автор постоянно перестраховывается от упреков в тайном космополитизме.
Впечатление такое, что, закончив художественную академию, Молчанов не перестал оглядываться на маститого профессора (спонсора, депутата, заказчика-русофила из США) — этот взгляд значит для него больше, чем березки или кресты, которым положено попадать в поле зрения художника. Этнографическая точность в комплекте с оглядкой на высокие образцы от недоработок собственного сердца и ума, увы, не спасает: отличника художественной школы хорошо выучили рисовать полутона, но почувствовать их силу он пока не умеет.
Если начистоту, картины Олега Молчанова, конечно, о любви. О той странной связи между человеком и пространством, которая слишком похожа на роман безнадежно влюбленных: тяга к взаимному мучительству, чувство бессилия, головокружительное обожание, покорность, ненависть, ощущение царственного превосходства над слабым. В отношениях художника с пейзажем есть даже своя эротика — в волнующем рельефе пригорков и низин, в стойком интересе к текстуре пространства, к малейшим шероховатостям на теле родной земли. Словом, из него мог бы выйти неплохой авангардист.