премия литература
Премия "Букер — Открытая Россия" определила номинантов: это Денис Гуцко ("Без пути-следа"), Борис Евсеев ("Романчик"), Олег Ермаков ("Холст"), Анатолий Найман ("Каблуков"), Роман Солнцев ("Золотое дно" и "Минус Лавриков") и Елена Чижова ("Преступница"). Имя лауреата станет известно вечером 1 декабря. В ожидании решения жюри Ъ рассматривает книги букеровских финалистов. В прошлом номере была опубликована рецензия на "Холст" Олега Ермакова. Вторую книгу из шорт-листа — роман Анатолия Наймана "Каблуков" — прочитал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Фабула этого романа такова. Каблуков, парень из военного гарнизона, поступает в Ленинграде в электротехнический институт, потому что баскетболист. Сцена: знакомится с будущим лучшим другом — тот его здорово на матче двинул под дых. Сцена: танго с будущей женой — та в случайной компании всю ночь учит его танцевать. Потом он становится сценаристом, работает с модным режиссером, к нему приходит слава. КГБ решает заслать на Запад разведчика под видом интеллигента-невозвращенца. Псевдоневозвращенец заказывает Каблукову сценарий и с ним убегает на Запад. Сценарий: в женской баскетбольной команде нападающий — гермафродит, фильм называется "Конюшня", кончается тем, что отец гермафродита, деревенский старик, вешается. Из-за бегства невозвращенца на Запад героя начинает преследовать КГБ как соучастника — для прикрытия. Сцена: герой на допросе на Лубянке. Параллельно любовь героя к жене, у жены рак, она кончает с собой. В Каблукова влюбляется дочь того давнего друга, платонический роман с невероятной красавицей. Ее насилуют, уродуют и заражают СПИДом. Он возвращается, взрывает себя бутылкой с "коктейлем Молотова" в подземном переходе. Конец.
Когда читаешь роман про сценариста, текст, понятное дело, воспринимаешь как сценарий. Так вот, это сценарий более чем насыщенный событиями. Спорт, поножовщина, либидо, любовь, спецслужбы, шпионаж история, погони, самоубийство, изнасилование, СПИД, взрыв. Интонация же повествования такая, будто вообще ничего не происходит, и даже отсутствие событий и есть проблема. Герой этого романа как бы постоянно пробует ткань бытия на предмет, сможет она, или не сможет, родить событие или так, вяло имитирует. И она больше "или так", чем может. Не дотягивает ни до чего, кроме как до смерти.
Я бы назвал этого героя бретером в обществе запрещенных дуэлей. Он бы рад на любую двусмысленность ответить вызовом, довести ее до драмы, но та не разрождается конфликтом, а так и остается двусмысленностью. Ну вот, проведите такого героя по такой событийной канве, и вы с большей или меньшей вероятностью попадете в поэтику романа под названием "Каблуков". Если вам удастся провести. Мне, скажем, даже изложив все это, скорее не удается. Причина, естественно, в языке. Найман — блестящий стилист. Мысль героя и его осмысление протекают настолько интенсивно, нетривиально, просто интересно, язык так естественно вплетает в себя то библейские аллюзии или даже цитаты, то хемингуэевскую недосказанность, обрубленность, то прустовскую точность, что, читая, в принципе не столько следуешь за событиями, сколько за фразой, все время бегая с автором наперегонки. И он все время обгоняет. Если же все-таки вернуться к сюжету, то есть два измерения — событийная канва и герой. Канва насыщена событиями, герой насыщен конфликтом, но они не встречаются. Каждый раз, когда, казалось бы, он сейчас должен зацепиться за событие — словом, жестом, поступком, как-нибудь, событие как-то ускользает в ничего, в какую-то не доведенную до смысла фигню, а он, в свою очередь, живет дальше.
Тут надо вспомнить, что герой романа — сценарист, то есть тот самый человек, который и должен придать фигне бессмысленного протекания жизни смысл. Это роман о том, как искать этот смысл, и надо сказать, самые сильные части романа — включенные в него сценарии неснятых фильмов. Они, конечно, в общепринятом смысле никакие не сценарии, и тем не менее за ними ясно видишь фильмы, пронзительные экзистенциалистские фильмы 60-70-х, где как раз бессмысленность бытия становится его трагическим смыслом. Собственно, каждый раз, когда канва событий ускользает от героя в бессмысленность, он отвечает на это сценарием — и тут все в порядке.
Проблема только в том, что герой не хочет быть сценаристом — он хочет быть именно героем. Он хочет действовать. При этом перед нами, разумеется, советский интеллигент, то есть человек, который априори считает, что порядочная жизнь есть жизнь исключительно частная. Но если жизнь человека исключительно частная, тогда где та история, в которой он может стать героем?
В принципе этот вопрос не имеет ответа. Каблуков в какой-то момент вроде бы принимает позицию Иосифа Томаса Манна: есть некий сценарий твоей собственной жизни, который сочинил про тебя Бог, и цель жизни — разгадать, что же он про тебя сочинил, и исполнить это со вкусом. Но постепенно оказывается, что Бог сочинил для него какой-то так себе сценарий — прожить и просто умереть, и еще похоронить тех, кого любишь и кто любил тебя. И вот с этим герой не согласен. С Богом, понятное дело, не поспоришь, но можно просто вполне по-бретерски обозначить позицию: "А пошел ты со своим сценарием! Я это играть не буду". Что, собственно, и означает швырнуть в белый свет бутылку с "коктейлем Молотова".
То есть роман о любви и смерти, смысле жизни и природе творчества. При этом не дошедший до того, чтобы совершиться: в самой ткани повествования, в какой-то случайности сюжетных ходов ощущается та же недоведенность жизни до замысла о ней, что и в каждом из каблуковских сценариев. Величия замысла здесь больше, чем материала, на котором его пришлось раскрывать. Что, собственно, и составляет обаяние и героя, и автора. Они больше, чем жизнь, которой они живут, и сталкиваясь с ними, натыкаешься вдруг на разрыв повседневного масштаба. Разрыв, который и должен производить хороший роман.