выставка культурные связи
В залах Невской анфилады, самой парадной и престижной части Эрмитажа, открылась выставка "Вена и Будапешт на рубеже веков. 1870-1920-е годы", на которой представлены работы из музеев Австрии, Венгрии и России. Сотни экспонатов, отражающих все возможные виды культурной деятельности этого периода (от архитектуры и живописи до театра и литературы), попыталась усвоить КИРА Ъ-ДОЛИНИНА.
Подобные выставки уже прошли несколько лет назад в Вене и Будапеште, но там имели иной подзаголовок — "От историзма к авангарду", обрекающий кураторов на разговор прежде всего о стилистических перипетиях самых бурных в истории австрийского и венгерского искусства десятилетий. Потеряв путеводный подзаголовок и переехав в третью некогда имперскую столицу, выставка оказалась в незавидном положении. Если об искусстве Вены плохо ли, хорошо ли, но в России знают, то венгерское искусство — даже самого что ни на есть столичного, будапештского, разлива — здесь неведомо и невиданно.
Рекламный упор на топовые имена великих австрийцев — Густава Климта, Эгона Шиле, Оскара Кокошки — на поверку может оказаться только раздражающим: их работы на выставке есть, но их мало, к тому же они далеко не из лучших. И это не недостаток экспозиции, это закономерность. Просто потому, что эта выставка о другом — не о гениях и прозрениях, а о фоне, на котором все эти гении выросли. Так, героями этой выставки можно считать не Климта с Шиле, а Ганса Макарта и Михая Мункачи, художников, которых некогда знала вся Европа, но которых бодро забыла под напором иного, не похожего на общий фон искусства.
А фон этот был небезынтересным и во многом не похожим на то, что мы можем себе представить, глядя на вошедшие в хрестоматии образцы искусства этого времени. Золотой век венского искусства оттого и золотой, что позолоты в его материи было едва ли не больше, чем в любой другой европейской столице. Вена, размножавшаяся при Франце Иосифе почкованием громадных площадей, широченных променадов, увесистых даже для таких просторов зданий музеев, ратуш, театров, дворцов, банков, делала это в спешке и старалась быть столичнейшей из столиц. У нее это отчасти получилось: более имперское пространство, чем в Вене, найти вряд ли удастся. Народившийся в 1873 году из трех маленьких городков и всего за 50 лет разросшийся до 930 тыс. жителей Будапешт тоже старался успеть все сразу и шел к этому семимильными шагами. В этой погоне за визуальным (и, конечно, идеологическим) величием родилась особая культура, следы которой в обоих городах можно увидеть на каждом шагу, но поймать аромат не так-то просто.
Основной принцип построения экспозиции — всего и побольше. Она чрезвычайно измельчена и осмотру поддается не без труда. Холсты, стекло, архитектурные модели, костюмы, плакаты, гобелены, мозаики, опять холсты, опять стекло, скульптура, документы, фотографии... В общем, лабиринт художественной материи. В нем можно разглядывать каждую мелочь, а можно попытаться увидеть общее. Общее оказывается мрачноватым, тяжеловесным, темным и довольно мутным. Это время темных стен и темной тяжелой мебели, плотных портьер и шпалерной развески темных картин в заставленных до предела комнатах, время наслаждения новым, комфортным, а потому несколько избыточным бытом, время бурных общественных увеселений, театров и ипподромов, а также дыма, пара и скорости всяческих грохочущих на улицах механизмов.
Стремительно захвативший Вену в свои сети стиль модерн, не обошедший стороной, ясное дело, и Будапешт, ситуацию не слишком исправил. Темные интерьеры обогатились плавными линиями и ползучими растительными орнаментами, фасады украсились бурными извивами мозаик и всяческой позолоты такой силы, какой даже в Париже себе не позволяли, но света и солнца в живописи не стало намного больше. К стенаниям считавшего орнамент за преступление Адольфа Лооса о необходимости чистых плоскостей большинство современников относились так же, как и Франц Иосиф: видный из окон дворца дом Лооса его страшно раздражал, но снести здание кайзер не позволил. В этой культуре потом будет еще много всего: будет яростный авангард, будет война, будет травма поражения и упадка, но тяжеловесная нервозность темных комнат и темного искусства, давшая миру и Зигмунда Фрейда, и Ференца Листа, и Отто Вагнера, и Готфрида Земпера, и Йозефа Хофмана, и еще сотни великих имен, останется в воздухе бывших австро-венгерских столиц, пожалуй что, навсегда.
Заглавной, всеми ожидаемой, но совершенно неочевидной на выставке темой оказываются художественные отношения между Веной и Будапештом. То ли столь малое количество знаменитых венских шедевров должно указывать на приоритет всего венгерского на этой выставке, то ли об этом же должны говорить количественные показатели, то ли кураторы понадеялись на поголовное чтение публикой каталога, где об этом действительно сказано очень много, но сама экспозиция крайне молчалива. А жаль: отношения эти интересные, здесь и отношения столица--провинция, старший--младший, учитель--ученик, здесь и имперские амбиции и противостоящее им национальное движение, здесь и общая художественная ориентация на других старших (на Мюнхен или Париж), и общий для обеих австро-венгерских столиц комплекс неофита и провинциала, общие родовые травмы восточной окраины Европы.
Конечно, Будапешт смотрел на Вену во все глаза, а Вена только изредка поглядывала на Будапешт. Конечно, вектор путешествий из Будапешта всегда пролегал через Вену, а из Вены если и ехали не на Запад, то уж тогда в Прагу. Конечно, у австрийцев не было в Венгрии языковых проблем, немецкий знали все, а вот выучивших венгерский австрийцев можно пересчитать по пальцам (освоившую венгерский императрицу Елизавету до сих пор в Венгрии почитают за свою негласную покровительницу). Но культурные контакты были очень сильными: в Вену ездили учиться, из Вены — работать. Так, в Будапеште строили чуть ли не все великие венские архитекторы, от Людвига Ферстера до Отто Вагнера. А в Вене слушали, слушают и будут слушать венгра Листа.