премьера опера
Оперный сезон в Германии только начался, а самую скандальную премьеру здесь уже показали. Во Франкфурте "Бал-маскарад" Верди поставили как политический триллер — но не о том, как убивают политиков, а о том, как с ними прощаются. За отражением предвыборных баталий на сцене и человеком с лицом, похожим на Шредера, наблюдал специально для Ъ АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Уходящий со своего поста немецкий канцлер Герхард Шредер стал неожиданно для себя героем новой постановки Франкфуртской оперы. Причем для политического высказывания режиссеру Клаусу Гуту даже не потребовалось заказывать новое произведение какому-нибудь современному композитору. Хотя Гут знаменит работой с современными авторами — он поставил, в частности, в Дрездене мировую премьеру "Целана" Петера Ружички, известен работой в Мюнхене и Цюрихе. А в будущем году готовит на открытие Зальцбургского фестиваля "Свадьбу Фигаро" с Анной Нетребко, что сегодня можно считать венцом карьеры.
Во Франкфурте постановщик спроецировал на политическую осень Германии вердиевский "Бал-маскарад", увидев его как историю выборов и поражения на них политика с лицом, удивительно напоминающим лицо Герхарда Шредера. Поющий герцога Рикардо аргентинец Карло Вентре и впрямь имеет что-то неуловимо схожее с экс-канцлером Германии. Благодаря сценографу Кристофу Зелю это сходство подчеркивается в огромных плакатах, вывешенных на сцене: здесь Вентре принимает типичные позы Шредера на предвыборных афишах нынешней осени. Вообще, отсылок к выборам поначалу так много, что даже пугаешься: что в итоге останется от Верди, если фарсовость первой сцены станет основной стилистикой "Бала-маскарада"? Зал смеется постоянно: то герцог, вскочив спросонья с дивана в рабочем кабинете, начинает в пустой комнате вещать перед народом (или все же избирателями — как они там нас видят сверху, сразу и не разберешь). То на предвыборном плакате "За ясный путь в будущее" обнаруживается интернет-адрес, а сами плакаты на демонстрации множатся как грибы после дождя. То сцена объяснения Рикардо с возлюбленной Амелией проходит в полуразрушенном штабе проигравшей выборы партии, в комнате с пробитым потолком, где все — от столов до компьютеров — засыпано то ли снегом, то ли пеплом, а герцог скрывает поначалу свое лицо под маской смерти.
И здесь, надо сказать, уже не до смеха. Клаус Гут ставит все же человеческую драму, не удаляясь от главного вердиевского сюжета — любовной страсти, со сценами ревности и предательством ближайшего друга. Визуальным шоком оказывается для зрителя финальная сцена, неожиданно переносящая из современности в эпоху, о которой Верди, собственно, и писал "Бал-маскарад". Старинные костюмы и котильоны выглядят не меньшим эстетическим шоком, чем роковой выстрел в Рикардо (тот неожиданно так натурален и громок, что в партере просто падают с кресел).
Верди, конечно, всегда был знаменем итальянских революционеров, а его хоры распевали при разных народных волнениях. Но Клаус Гут политически заострил до предела все, что можно было заострить, обезопасив себя от упреков меломанов-консерваторов качеством исполнения. Солисты, начиная с Амелии--Сильваны Дусман, и хор, и оркестр Паоло Кариньяни, предлагающий довольно неожиданную трактовку Верди, стремятся к совершенству и практически его достигают. Хотя легкий налет балагана мешает воспринять "Бал-маскарад" как высокую драму: фарс есть фарс, глубина измеряется в нем все же не концепциями, а качеством смеха.
Но главным в "Бале-маскараде" неожиданно оказывается следующий вечер, когда смотришь другую премьеру этого года — "Хованщину" Мусоргского. Постановщик Кристиан Паде, известный спектаклями от Штутгарта до Берлина (во Франкфурте он поставил мистический "Поворот винта" Бриттена, вознесенный критиками до небес), выбрал редакцию Шостаковича. И тут непонимавшим, быть может, до этого момента пристрастия Шостаковича к "Хованщине" становятся ясны его мотивы. Шостакович увидел в Мусоргском не только возможность вернуться к опере, жанру, фактически для него запрещенному партией, но и высказаться о политике по всем статьям. Раскрывая эти внутренние качества музыкального текста, Паде исследует и расследует в "Хованщине" не только инертность народа, но и философию власти, анонимную и довольно циничную, на его взгляд. Ужасный, страшный по содержанию спектакль он ставит как поэтичную драму, а его вечный напарник в театре сценограф Александр Линтл наполняет иные сцены таким светом и таким воздухом, что зрительская печаль становится и тиха, и светла.
Редкий зритель, впрочем, согласится на такое метафизическое действо. Хотя и Роланд Бер, после премьеры заменивший Кирилла Петренко у дирижерского пульта, и певцы (Грегори Франк и Стюарт Скелтон как отец и сын Хованские, Аскар Абдразаков в партии Досифея), и знаменитый хор Франкфуртской оперы — все работают на грани безукоризненности, многих этим не купить, зал не полон. Русская музыка все еще остается для меломанских масс terra incognita, изначально чем-то запредельно духовным и сложным по содержанию. По части прибыли Верди бьет Мусоргского по всем статьям. К счастью, репутация Франкфуртской оперы позволяет ей думать не только о кассе, но и об искусстве.