Кирилл Кто: «В свете происходящих событий язык оказался капканом»
Прямая речь
Фото: Михаил Хусаинов
Фото: Михаил Хусаинов
- О кириллице и русском языке
В 1990-е культура никнейм-стайлрайтинга, то есть оперативного воспроизведения своего псевдонима, была абсолютно обезьяннической, она ориентировалась на Запад и пародировала Запад. В рамках проекта «Зачем» я стал больше работать с кириллицей. Вначале были никнеймы, названия команды на русском языке, потом послания на русском языке. Сейчас, в свете происходящих событий, язык оказался капканом, потому что в сегодняшних реалиях он льет воду на мельницу изоляционизма. Помните выражение Младена Стилиновича, что художник, который не говорит по-английски, не художник? Я знаю английский не на том уровне, чтобы оперировать фразеологизмами и играть словами. А это одна из главных моих особенностей — работать с фразеологизмами. Здесь сказывается не филологическая культура, не начитанность, а больше насмотренность и наслушанность, погруженность в нашу речь, в какие-то бытовые специфические идиомы, которые понятны только мыслящему и изъясняющемуся по-русски. - О цвете
Я хочу отходить от цвета: цвет — это что-то праздничное, а настроение сейчас совсем не праздничное. Но вообще появление цвета в моих работах было чисто технически обусловлено тем, что на каких-то мероприятиях, где люди официально участвовали в коллективных росписях, я не брал у официальных организаторов краску, а просил остатки у других участников, и мне доставалось вместо пяти полных баллончиков двадцать разноцветных полупустых. То есть я просто рисовал остатками: если красного не хватает на целое слово, то на две буквы его хватит. - Об уходе уличного искусства с улицы
Города стали более стерильными, все стало быстрее закрашиваться — с этим был связан мой переход к станковому, интерьерному формату. Сейчас это дает гарантию некоторой сохранности работ. Прежде аргументом в пользу активности на улице была широкая аудитория — непосредственный, неподготовленный, случайный зритель. Сегодня в ситуации, когда любая, даже неполитическая работа закрашивается в течение одного-двух дней, улица перестала быть самостоятельным медиумом. Улица стала служебным медиумом для публикации в соцсети, чтобы поставить галочку: «Да, я все еще активен на улицах». Но на самом деле работа именно в непосредственном восприятии прохожего существует сутки. Единственные работы, которые у меня висят месяцами,— это вырезанные на баннерах глаза, а работы с помощью краски или аэрозоля обычно висят не больше двух-трех дней. Сейчас в Москве, я думаю, где-то четыре-пять работ на стенах, которые не закрасили. Одна даже политическая, как ни странно; там написано: «Цветастость букв этой надписи и беззаботное поведение людей в 500-х метрах от нее могут способствовать созданию ложного впечатления, будто жизнь продолжается и ничего ужасного не происходит». Соцсети — это ветряные мельницы, с которыми я пытался бороться: в 2010–2011 годах я игнорировал фиксацию и медиацию, размещение фотографий в интернете. Надеялся, что если работа заметна на улице, то она будет заметна сама по себе, без дополнительного переноса в опосредованное пространство. Но сейчас это совершенно бессмысленно: ты делаешь работу в 5 часов утра, а в 7 часов утра она уже закрашена. Стрит-арт превратился в некий медиа-арт, если не считать, конечно, муралов легальных, которые существуют долго. Но самобытная, своевольная, волюнтаристская деятельность без согласования существует очень недолго, и единственный способ ее сохранить — это фотографии. Это ужасная ситуация.