Программы развития Дальнего Востока всегда описывались как нечто неизменное, но в 2023 году на Восточном экономическом форуме неизбежен разговор об их коррекции. Это скорее хорошая новость, чем проблема: сделанный десять лет назад выбор модели развития макрорегиона дает Дальнему Востоку сейчас, с началом фрагментации мировой торговли и производства, более выгодное позиционирование, чем в «глобализованных» альтернативах 2013 года.
Фото: Евгений Переверзев, Коммерсантъ
Фото: Евгений Переверзев, Коммерсантъ
Практически все долгосрочные программы регионального развития в мире, подобные дальневосточной, в первое десятилетие своего существования переживают структурный кризис. Какими бы подробными ни были планы и как надежно они бы ни финансировались, предусмотреть будущее невозможно, и любой предварительный план содержит элементы, которые не будут работать так, как надо. Не говоря уже о контексте, который меняется и под воздействием крупных реализуемых планов, и вне зависимости. При этом из того, что в сентябре 2023 года на Восточном экономическом форуме (ВЭФ; организатор — «Росконгресс») нет никаких следов обсуждения этого структурного кризиса, как и в интервью профильного министра Алексея Чекункова, прямо ничего не следует. С одной стороны, особенность любого кризиса развития в том, что он, в отличие от конъюнктурных кризисов или «чистых» экономических спадов, не выявляется на ранних стадиях в статистике и вообще поначалу выглядит лишь как некоторое нарастание фактов, не вписывающихся в общую благополучную картину: получается, но не то, а там, где должно все получаться согласно планам, резко падает и энтузиазм, и интерес к дальнейшему развитию. С другой стороны, для этого типа программ развития — с существенным государственным субсидированием стартового этапа, с большим госприсутствием в инвестиционном процессе, с крупными инфраструктурными вложениями — структурные кризисы вообще фиксируются лишь постфактум, через несколько лет: государство своим участием выступает в роли демпфера — поглотителя рисков, тогда как уже в огрехах первоначального плана заложены проблемы второго десятилетия большого проекта.
Наконец, именно в 2023–2024 годах структурный кризис в российском проекте развития Дальнего Востока кажется практически неизбежным в силу внешних обстоятельств. В 2022-м, с момента начала военной операции РФ на Украине и начала санкционного разрыва с экономиками стран G7, можно было уверенно говорить о том, что российские планы в Дальневосточном регионе под вопросом. Дело даже не в том, что такого масштаба изменения в условиях внешней торговли, как происходили с российской экономикой в 2022–2023 годах, ставят под сомнение возможность федеральной власти финансировать дальневосточные проекты. Опыт прошлого года показал, что даже при существенно (хотя по мировым меркам далеко не критично) возросшем федеральном бюджетном дефиците и переориентации части расходов на нужды ВПК и смежные проекты это не так; не выглядит вероятным и «дальневосточный секвестр расходов» в будущем — скорее по множеству причин возможно обратное: в отчетности 2023 года по госрасходам мы с большой вероятностью увидим рост, а не сокращение госинвестиций в регион Дальнего Востока, причем прямо не связанный с ВПК или связанный только частично. Во всяком случае, цифры вложенных на 2023 год инвестиций в Дальний Восток — 400 млрд руб.— выше прошлогодних планов. Дело в том, что в 2013-м все дальневосточные планы развития создавались под совершенно иную ситуацию развития мировой торговли, международной кооперации и другого характера экономического роста в странах Юго-Восточной Азии и Дальнего Востока.
Именно поэтому имеет смысл рассматривать итоги прошедшего десятилетия для Дальнего Востока — а это станет одной из актуальных задач ВЭФа в текущем году — под этим углом. Строилось то, что должно было стать частью Дальневосточного региона с известным заранее позиционированием, с основными центрами-мегаполисами, едва ли не с уже определенной географией всех остановок общественного транспорта: от Южной Кореи до Анадыря к 2035 году (во всяком случае, с железнодорожными станциями — заведомо так). Но в 2023-м, когда основная тенденция в мировой экономике уже более или менее определилась по крайней мере на ближайшие годы — это расширение БРИКС как экономического механизма, фрагментация мировой торговли, использование несколькими политико-экономическими блоками всех государственных ресурсов во внешней политике как способе международной агрессивной конкуренции, и все это при продолжающейся общемировой глобализации и при грядущей перестройке с усложнением мировых цепочек поставок и логистики,— вопрос о том, как построенное в течение последних десяти лет на Дальнем Востоке может быть использовано в новой реальности, становится главным.
И, изучая данные Минвостокразвития о десятилетних результатах реализации дальневосточных программ, невозможно не заметить: решения об их дизайне, принимавшиеся десять лет назад и казавшиеся (и многим кажущиеся и сейчас) спорными, в контексте 2023 года выглядят удачными. В этом не так много случайности, как может показаться — например, фрагментация мировой торговли, рост протекционизма, продовольственные дефициты и прогрессирующее появление бутылочных горлышек в мировой логистике как тенденции могли быть заметны и десять лет назад. Тем не менее результаты десятилетнего развития Дальнего Востока в избранной версии дают сейчас едва ли не больше вариантов дальнейшего развития, чем альтернативы, имевшиеся в 2013 году.
Напомним, что одним из главных выборов десять лет назад для РФ в вопросах развития Дальнего Востока был стратегический выбор между крупными капиталоемкими и ресурсоемкими проектами с ограниченным приростом занятости и «мегаполисной» моделью развития городов в регионе, предполагающей больший акцент на создание деловой среды, инфраструктуры. Строго говоря, напрямую этот выбор не делался: Минвостокразвития реализовывало десять лет и ту, и другую модели, хотя по очевидным причинам в дальневосточной статистике 2013–2023 годов и преобладали проекты госкомпаний и инфраструктурные строй, тогда как реклама «дальневосточного гектара» и постоянное обсуждение проектов городского развития на Дальнем Востоке скорее рассматривались как создание позитивного имиджа всей программы среди всей страны, а не только Дальнего Востока. В любом случае с 2013 года гораздо больше жителей европейской части России узнали что-то новое о Владивостоке и острове Русский, чем о фактически новом дальневосточном городе Чайковский, где сконцентрирована значительная часть новых промышленных мощностей РФ на Дальнем Востоке. Реальные сдвиги в развитии макрорегиона — это газохимия и нефтехимия, порты, логистика, металлургия и добыча, энергетика, и этих сдвигов сейчас существенно больше, чем в «гуманитарной» части дальневосточного развития.
При этом, отметим, появление в 2013–2023 годах 125 тыс. новых рабочих мест на Дальнем Востоке с его восьмимиллионным населением по состоянию на сейчас не изменило ситуации с оттоком дальневосточного населения. Как следует из ведомственной статистики, лишь в 2021 году миграционный отток с территорий Дальнего Востока сменился — в силу пандемийных обстоятельств — небольшим притоком (хотя по итогам января 2023-го сравнительно большой отток 2022-го сменился символическим приростом населения макрорегиона). Напомним, что в 2010–2013 годах идея развития Владивостока, Хабаровска, Комсомольска-на-Амуре, Якутска и Мирного, Благовещенска и двух десятков других городских агломераций Дальнего Востока неизбежно включала в себя аксиому: все они будут привлекать множество новых людей как из европейской части России, так и из соседних регионов, в первую очередь — Китая, возможно — из Средней Азии, КНДР, стран ЮВА. Во многом под экстенсивное, а не интенсивное развитие рынка труда планировалась исходная сеть территорий опережающего развития — их сейчас в регионе 21, к ним нужно прибавить 22 муниципалитета свободного порта Владивосток, 9 субъектов Арктической зоны РФ плюс Курильские острова и специальный административный район на острове Русский. Вообще, десять лет назад сама идея «перезаселить» Дальний Восток России и казалась смыслом будущего десятилетия.
Вместо этого основные итоги 2023 года для макрорегиона — это преобразование его экономической базы. Да, во многом города Дальнего Востока, особенно Владивосток, уже значимо изменились, впрочем, на ВЭФе в текущем году будут доутверждаться и планы развития большей части городских дальневосточных агломераций, и амбициозный проект города-спутника Владивостока к северу от существующего. Тем не менее то, что произошло за последние десять лет, в основном происходило к северу от крупнейшего города Дальнего Востока и столицы Приморского края. Это БАМ-Восточный полигон, это Свободный и Находка, это Северный морской путь и его инфраструктура, Якутия, Сахалин, Камчатка. То есть развитие пошло скорее по длинному и более фундаментальному пути, и практическое решение властями к 2023 году одной из самых главных проблем региона — снижения стоимости недвижимости на Дальнем Востоке РФ к уровню ее стоимости при строительстве в европейской части — было лишь частичным ответом на вопрос местного населения: «А что с того нам?» Ведь отставание Дальнего Востока от остальной России по уровню развития социальной инфраструктуры, по обеспеченности транспортом, по качеству образовательной сети несколько сократилось за десятилетие, но не в такой степени, чтобы говорить о решении проблемы.
Изменения в региональном экономическом позиционировании РФ в 2022–2023 годах, даже несмотря на их пока очевидную слабую определенность и условность, сделали «промышленную» модель развития в силу многих причин — в том числе и инерционного наследия советского планирования, этого не стоит скрывать,— сильной, а не слабой стороной Дальнего Востока. Это не плохо и не хорошо — то, что в модели 2013 года города макрорегиона должны были выдерживать конкуренцию с городами Японии, Южной Кореи, тихоокеанского побережья США, а в предполагаемой модели 2024-го — взаимодействовать с городами преимущественно Китая, Вьетнама, Индонезии, а то и Индии, Таиланда и Латинской Америки. Но позиции дальневосточного макрорегиона в «блоковой» международной торговле выглядят существенно сильнее, чем в прошлой модели. Развиваться самостоятельно, вместо того чтобы догонять,— это не самый плохой выбор.
Другая же составляющая «европейской изоляции» РФ на границах с Европой, которую лишь частично возможно преодолеть через развитие южных логистических коридоров, применительно Дальнему Востоку вообще очень позитивна. И дальневосточные порты, и транзит по Восточному полигону сейчас делают вес макрорегиона в национальной экономике РФ на порядок бОльшим, чем раньше. Не быть логистически связанным с Тихим океаном для европейской части России сейчас — неприемлемый уровень риска. В транспорт — по БАМу и Транссибу, по Севморпути, по авиатрассам — РФ, с точки зрения концентрации населения расположенная на востоке Европы, обязана вкладываться просто из соображений самосохранения. Разрушение существовавшего десятилетия мирового экономического порядка для Дальнего Востока, теперь уже не неразработанной кладовой России на будущие века, а вполне развивающейся промышленно-транспортной сети (вдобавок не зависящей в силу государственного происхождения большей части сделанных в Дальний Восток инвестиций от притока и оттока внешнего капитала),— это, как ни парадоксально, достаточно стабильное будущее макрорегиона почти при любом сценарии.
Коррекция планов дальневосточного развития России, вероятно, произойдет не сейчас, а позже, но на ВЭФе в сентябре 2023 года об этом наверняка пойдет речь. Это, собственно, и есть структурный кризис, конфликты старых и новых планов, новые точки напряжения. Но кто сказал, что кризис — это неизбежные потери, убытки, сокращение возможностей? Совершенно необязательно, а уж в данном случае — совсем не так.