В кинотеатрах идет комедия «Бери да помни», дебют ученика Алексея Попогребского Байбулата Батуллина, получивший главный приз в секции полнометражного кино кинофестиваля «Короче». «Бери да помни» («Ядэч! Исeмдэ!») — название популярной детской игры на желание, участники которой ломают Y-образную куриную косточку, после чего каждый игрок, перед тем как взять из рук другого какой-либо предмет, должен сказать: «Беру, помню». Родители шестилетнего Ильхама погибли в авиакатастрофе, и дедушка с бабушкой не знают, как ему об этом сообщить. Чтобы развлечь Ильхама, который переживает из-за того, что родители не звонят и не отвечают на звонки, дедушка учит его играть в игру, и вскоре играть начинает вся деревня. Детская игра становится идеальным способом разговора между людьми, которые так давно живут вместе, что перестали друг друга видеть, слышать и понимать. Главную роль дедушки (по-татарски — бабая) сыграл известный татарстанский писатель Рабит Батулла, отец режиссера, а в роли бабушки снялась Роза Хайруллина. Константин Шавловский поговорил с режиссером о будущем татарского кино и зашифрованной в «Бери да помни» семейной терапии.
Байбулат Батуллин
Фото: Артем Дергунов, Коммерсантъ
Байбулат Батуллин
Фото: Артем Дергунов, Коммерсантъ
Откуда в вашей жизни взялась игра «Бери да помни»?
Как все хорошее — из детства. Не то чтобы мы в семье часто в эту игру играли. Но каждый раз, когда попадалась эта косточка, обычный ужин становился волшебным и превращался в перформанс. Это же как волшебная пельменька с перцем или с лимоном. Кстати, играли мы чаще в деревне — наверное, потому, что там ты имеешь дело с целой курицей, а не с полуфабрикатами, как в городе.
Татарская деревня в вашем фильме кажется немного игрушечной, как будто это татарский сувенир: все очень чисто, бабушка готовит татарскую кухню, дед пьет бузу и люди все — ну очень хорошие и добрые.
Мы, наоборот, старались уходить от каких-то штампов, связанных с татарской культурой. У нас, например, нет эчпочмака, хотя его на самом деле часто готовят в деревнях, нет чак-чака. Зато есть кыстыбый, который, как по мне, вполне конкурент эчпочмаку. То есть сувениры мы в кино не тащили. А буза вообще редко встречается в Татарстане, это скорее такой прикол нашей семьи: папа мой любит бузу и я тоже. Но если говорить в целом про деревню, то у нас была задача уйти немного в сказку. Потому что это же деревня моего детства, когда у нас не было железных заборов, пластиковых окон, профнастила и коттеджей по соседству. А таких деревень и правда уже нет — мы ее по крупинкам собирали, где-то даже меняли заборы и окна.
Как вы работали с татарским национальным кодом на уровне сценария? В начале фильма кажется, что вы как будто экскурсию по татарской деревне проводите.
Ну, у меня точно не было задачи порассуждать про национальный код. И почти все мои соавторы, кстати, не имеют отношения к татарской культуре, как соавторка сценария Даша Беседина или продюсер студии «Босфор Пикчерз» Ваня Яковенко, для которого это, кстати, тоже полнометражный дебют. Я им просто рассказывал о своих наблюдениях за жизнью в Татарстане, которые тянутся еще из моего детства, и мы выбирали то, что им казалось интересным, а мне — незаезженным. Мне важен был их взгляд на нашу культуру, взгляд со стороны. Татарский сеттинг в кино — он же состоит из одних и тех же элементов. А мы много смотрели татарского кино, которое за пределы Татарстана, как правило, не выходит. В любом татарском фильме про деревню есть бабушка и дедушка, есть татарская национальная еда. И у нас это все тоже есть. А вот в чем мы, наверное, пионеры, так это в том, что в нашем фильме очень много татарской музыки. В Татарстане существует целая индустрия эстрады, это бизнес, где люди зарабатывают большие деньги. Причем закулисье там русскоязычное, некоторые даже не разговаривают на татарском. Но вот «мон» они все ищут в татарском языке.
«Мон»?
«Мон» — это непереводимое с татарского слово. Обычно, когда говорят про вокальные данные артиста, спорят, есть у него «мон» или нет. Очень приблизительный перевод, наверное, это «пение с душой», то есть что-то, что трогает и цепляет. Вообще, Казань, как и Уфа,— это музыкальные столицы, откуда постоянно идет приток новой музыки, от Шевчука и Земфиры (признана иноагентом.— Weekend) до Аигел. Но почему-то в татарском кино редко используется татарская музыка, а когда общаешься с казанцами, у них к татарской музыке такое, слегка брезгливое отношение. При этом у нас есть целый пласт потрясающей, с моей точки зрения, музыки 1960–1970-х. Там есть Ильхам Шакиров и Альфия Авзалова — это наши, не знаю, Мирей Матье и Иосиф Кобзон! И я уже очень давно хотел открыть это сокровище. У меня есть плейлист, который на протяжении нескольких лет собирался. И когда фильм был снят, я отправил этот плейлист режиссеру монтажа Кириллу Пискареву, который вообще ничего не знал о татарской музыкальной культуре. И он выбрал оттуда именно те треки, которые я сам очень хотел включить в фильм. Особенно ему понравился, кстати, Ильхам Шакиров.
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
Фото: Атмосфера кино; Arna Media
При этом в «Бери да помни» звучит не только татарская, но и японская музыка. Она там для чего?
В моем плейлисте были и японские, и китайские, и вьетнамские треки. Потому что мне они кажутся стилистически близкими к татарской музыке. Я, кстати, год жил в Китае — очень музыкальная страна, там каждый второй поет. Заходишь, например, в банк, а там сотрудники ходят и поют. И поют достаточно неплохо. А еще они визуально похожи все на моих родственников. А когда мы готовились к съемкам, очень много смотрели японского кино. Вообще, Япония все время ходила где-то рядом с нами. У нас с оператором было даже кодовое слово: «Это Япония». То есть — это то, что нам надо.
Но почему — Япония?
Наверное, это такая форма остранения реальности. Что-то такое, что может помочь увидеть зрителю, что рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, существует другая, интересная, загадочная и, может быть, немного сказочная культура. А еще Япония — потому что папа мой похож на Хаяо Миядзаки.
А что вы в Китае делали?
Я закончил хореографическое училище в Казани, где учился на артиста ансамбля, и хотел уехать туда, где не говорят ни по-русски, ни по-татарски. Идеальным вариантом была бы англоязычная страна, но это было дорого. И когда мне рассказали, что в Китае обучение стоит 30 тысяч рублей за семестр, то я психанул, за две недели собрался, сделал визу и уехал изучать китайский язык. Естественно, я его не выучил.
Если не ошибаюсь, «Бери да помни» — первый татарский фильм, который выходит в широкий прокат в России?
Да. Поэтому мы даже сделали дубляж на русский язык с нашими же артистами. Для меня это был, кстати говоря, не самый простой опыт. Обычно, когда делают дубляж, например, «Трансформеров», то за спиной у режиссера дубляжа не сидит Майкл Бэй и не жалуется. А я сидел, и я все-таки немного понимаю русский язык, поэтому мне было трудно промолчать, когда я видел, как в дубляже в фильме начинают появляться совершенно другие смыслы. В общем, сейчас я скептически отношусь к практике дубляжа.
Решение снимать кино на татарском языке было для вас принципиальным?
Да. Когда в татарской деревне люди говорят на русском — это выглядит немного странно. Мы, конечно, могли бы так сделать, но тогда Бабая должен был играть Сергей Шакуров или Виктор Сухоруков. И это уже не имело бы отношения ко мне и моему детству. Когда я искал ребенка на роль Ильхама, то изначально хотел найти татароговорящего мальчика. Потому что я говорил с бабушкой и дедушкой, конечно, на татарском. Мы стали ездить по деревням, и я с удивлением обнаружил, что дети там уже все говорят по-русски и бабушки с дедушками на ломаном русском им отвечают. И тогда я решил, что мальчик у нас тоже не будет говорить на татарском. Вообще, тема языка — одна из самых ярких линий фильма. И я решил, что русскоговорящий ребенок в татарской деревне — это тоже часть высказывания о сегодняшнем дне.
Непредставленность в российском контексте татарской культуры ощущается в Татарстане как проблема?
Мне сложно говорить за весь Татарстан. Но вот недавно выходил фильм «Микулай», где играет как раз Виктор Сухоруков, действие происходит в кряшенской деревне, а говорят там все на русском. Во многом поэтому в Татарстане мало кто пошел на это кино.
До «Микулая» был еще сериал «Зулейха открывает глаза» с Чулпан Хаматовой.
Я знаю, что книгу в Татарстане приняли в штыки, и сериал тоже не зашел. У нас очень болезненно реагируют на такие вещи, особенно люди старшего поколения с острым чувством национального самосознания. Все, связанное с Татарстаном, они принимают на личный счет. Ко мне, например, после показа подходили и говорили: «Почему так много выпивают у тебя в кино?» А, по-моему, в жизни-то намного больше пьют. Я думаю, такие реакции появляются в том числе из-за того, что татарских фильмов слишком мало. И я очень надеюсь, что пример «Бери да помни» кого-то вдохновит на то, чтобы делать татарское кино. Да и почему только татарское? Удмуртия, Башкортостан — в нашей стране очень много молчащих регионов.
Татарское кино может стать таким же феноменом в российской индустрии, как якутское?
С Якутией нас все-таки сложно сравнивать. Там, по-моему, в каждой деревне живет свой Тарантино. Я дружу с режиссером Вовой Мункуевым, и он говорит, что в Якутии это произошло как-то естественно. Там никто не задавался вопросом: где же якутское кино? Все просто его снимали. А у нас чиновники без конца спрашивают: где же татарское кино? И этот вопрос повисает в воздухе.
Почему?
Мне кажется, мы слишком близко к Москве расположены, и все, кто хочет снимать кино, едут туда и снимают российское кино. Сейчас, наверное, я скажу раздражающую вещь, но, по-моему, татарам и не нужно татарское кино. Иначе оно просто было бы. А у нас работают единицы, которые пытаются что-то делать в этом направлении, и у них быстро опускаются руки, потому что это никому не нужно.
Вы считаете себя татарским режиссером?
До фильма «Бери да помни» я, в общем-то, ничего татарского не снимал. Хотя вру — был у меня документальный фильм «Ноль с половиной» про парня из татарской деревни, который собирается снять ремейк фильма Робера Брессона «Наудачу, Бальтазар», только вместо осла у него корова. Но в основном я снимал рекламу и российские сериалы, и это мой первый татарский фильм. Но, наверное, то, что он выходит в прокат по всей России, позволяет мне сказать, что да, я — татарский режиссер. Для меня, кстати, в свое время было большим удивлением узнать, что в Москве многие себе не очень представляют, кто такие татары. Например, у меня есть небольшой актерский опыт, и меня иногда звали на кастинги играть татар, где от меня почему-то ждали кавказского акцента. Я часто слышал от достаточно образованных людей, что Казань — это где-то в Казахстане. А еще периодически меня спрашивают, котируются ли в Татарстане рубли. При этом Татарстан находится совсем рядом — но для Москвы нас как будто не существует.
Вы снимали свой фильм в 2022-м и выпускаете в 2023-м. Это очень доброе кино, которое довольно сильно контрастирует с новостной лентой. Вы думали о контексте, в котором вы свое кино выпускаете?
Так как в фильме тоже фоном происходит трагедия, то мне кажется, что мы не оторвались от реальности. Мы начали писать сценарий в марте 2022 года и для себя решили: давайте мы просто сделаем вид, что мы работаем. Чтобы не сойти с ума. И каждый день встречались утром и до вечера не читали новости. Это был наш способ справляться с реальностью, и, возможно, люди, которые придут в кино, это почувствуют. И тоже получат возможность от окружающей реальности отвлечься, хотя бы на два часа.
Вы сняли фильм о героях, которые находятся, как принято говорить, «в возрасте дожития». Притом что кино смотрит в основном молодежь, это довольно рискованное продюсерское решение.
Да у нас в этом смысле кейс с продюсерской точки зрения абсолютно безумный — кино на татарском языке с пожилыми людьми в главных ролях. Но эта история так или иначе вдохновлена моими наблюдениями за родителями. Я приезжал к ним и видел, как они превращаются в стариков. И я стал думать, а что мне с этим делать. И придумал кино, в котором бабушка и дедушка начинают заново жить. И мне кажется, что целевая аудитория этого фильма — это люди моего возраста, те, у кого есть свои дети и еще живы родители. И я бы хотел, чтобы мои ровесники пошли на мой фильм с родителями.
То есть вы сняли детский фильм для пожилых людей?
Да, это вообще coming of age of old man. Бабай — это же такой пожилой ребенок, который должен взять на себя ответственность и рассказать внуку про то, что его родители погибли, а он вместо этого продолжает играть с ним в игры.
Главную роль сыграл ваш отец Рабит Батулла. И вы на сцене фестиваля «Короче» говорили о том, что ваш фильм — это зашифрованная семейная терапия. Что вы имели в виду?
Мои родители всегда очень любили друг друга, я вырос в этой любви. Но когда отец начал превращаться в дедушку, плюс еще был коронавирус, в общем, в отношениях мамы и папы начался кризис. Было такое ощущение, что они вот-вот разведутся. Хотя я умом понимал, что им по 80 лет и это все же маловероятно. Я подумал, классно было бы, если б они пошли к психологу, но они никогда не пойдут — другое поколение. А вот фильм мой они точно посмотрят. И я видел, как папа во время съемок собрался, похудел на 7 кг, мама готовила реквизит, еду и следила за здоровьем отца. В общем, было ощущение, что у них снова появился смысл жизни, пусть и на короткий съемочный период. И как будто начала возвращаться искра в их отношения. В какой-то момент отец даже начал забывать про трость.
То есть терапия сработала?
Боюсь ответить «да», потому что все-таки прошло совсем немного времени. Но я очень хочу в это верить.
В прокате с 14 сентября
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram