Великие времена дубленок совпали с закатом советской эры и кончились вместе с нею, считает АЛЕКСАНДР КАБАКОВ.
Впервые я увидел ее почти полвека назад, в пятьдесят седьмом году, если не ошибаюсь.
В десятый класс нашей школы среди учебного года из заоблачных сфер спустился новый ученик. Как это обычно бывает в любом сообществе, младшие и менее заметные немедленно узнали всю подноготную упавшей звезды — он был на виду, а мы любовались им из зрительного зала. Новый оказался ни много ни мало исключенным из выпускного класса — уж что надо было натворить! — столичным суворовцем, гимнастом-перворазрядником и, совершенно очевидно, настоящим стилягой. Из окон всех классов восхищенные и завистливые взгляды освещали его, стильной тягучей походкой подходившего к школьному крыльцу под переливы утреннего звонка. В мороз он был, конечно, без шапки, и набриолиненный кок сиял под тусклым февральским солнцем. Поразительной (много позже ее повторили наследники безбашенной традиции) была его манера носить в обычное время тренировочные спортивные брюки. Только тогда это были не мешковатые штаны с лампасами, а узкие, почти в обтяжку шерстяные синие рейтузы, штрипки которых прятались в узконосых лаковых туфлях. Но главным! неопределимым! непостижимым! — на нем было пальто. Длинное, почти до пят, с широким поясом, вдоль и поперек перечеркнутое выпуклыми швами, из какого-то странного, бархатистого рыже-коричневого материала, с лацканами и воротником из короткого белого меха...
Это и была первая увиденная мною в жизни дубленка, как впоследствии выяснилось, чехословацкого происхождения, привезенная непутевому сыну отцом-генералом из мест оккупационной службы.
Нельзя сказать, что в средне- и даже позднесоветские времена дубленка была предметом моды, элегантной одежды, украшением. Ведь нельзя же сказать, что предметами моды были двадцать первая, а потом двадцать четвертая "волга", телевизор "темп" или "рубин", на излете эпохи цветной и "шестьдесят семь по диагонали" (пьеса шла с таким названием), холодильник ЗИЛ или "розенлев", купленный по профкомовскому талону, румынский мебельный гарнитур с пластмассовыми позолоченными виньетками, изображавшими резьбу... Все это были знаки статуса, не столько богатства, сколько общественного положения, не проявление вкуса обладателей, а лишь демонстрация их возможностей. Настоящие, изысканные, посвященные модники дубленок не носили. Истинные стиляги брели по улице Горького, мимо "подарков", "сыров" и "диеты", в американских огромных твидовых или верблюжьих пальто, в английских (на худой конец китайских) плащах "спогончиками" (именно в одно слово и произносилось), в сфарцованных у финнов парках на гагачьем пуху... А дубленки поверх приличных югославских костюмов носили в основном выездные функционеры — дипломаты с лубянской подкладкой, журналисты из той же конторы и внешторговцы, пристроенные на хлебную загранработу цэковскими родителями. Доступна была вывернутая цигейка болгарского и чешского изготовления также тем, кто имел пропуска в "двухсотую секцию" ГУМа — закрытый магазин для высшей в стране номенклатуры. Вход в него был там, где теперь "Кафе Боско", у дверей топтался неприметный мужчина в сером драповом пальто, охранял неположенные ему дубленки...
Единственным исключением из презренно-официозного дубленочного ассортимента были настоящие канадские полупальто, "мутоны", отличавшиеся практичной толщиной и особым, строгим покроем с лишь одним поперечным швом. Помню одного малого, постоянно крутившегося по своим фарцовочным делам возле знаменитой, фигурировавшей впоследствии в громком показательном процессе комиссионки на Арбате. Всю зиму ходил он в канадском мутоне, объясняя знакомым: "Мне тепло нужно, старичок, я за сто первым километром намерзся..." Видать, действительно хватил счастья, будучи в начале пятидесятых выслан из столицы за "паразитический образ жизни". Поражал он воображение также тем, что носил с дубленкой джинсы, считавшиеся в те времена сугубо летней одеждой — брезент же! Сочувственные девочки "из морисатореза", то есть славившиеся своим добрым нравом инязовки, вздыхали, представляя, как же у него все там мерзнет...
Но понемногу каноны разрушались. К началу семидесятых сочетание дубленки с джинсами стало униформой прогрессивных моложавых мужчин из ЦК комсомола, вольнодумных союзписательских творцов и товароведов из универмагов "Москва" и "Лейпциг" — последние и по вкусам, и по возможностям ничем не отличались от первых. Вершину благополучия демонстрировали те, кто надевал под дубленку белую или бордовую водолазку и кожаный аргентинский зеленый (!) пиджак из сенсационно завезенной в валютные магазины "Березка" партии. Толпы так одетых людей можно было увидеть на хоккейном матче наших с проклятыми канадцами или чехами, в гардеробе Театра на Таганке, на полузапрещенной премьере, в вестибюле Дома журналистов, Домжура, самого веселого (и стукаческого) места в Москве, или Центрального дома литераторов, ЦэДээЛа, где вершились многие культурные драмы десятилетия... Откуда все это бралось? Частично из уже упомянутой "Березки", частично из туристических поездок в страны социалистического лагеря, где, как известно, существовали бараки побогаче, чем наш, центральный. Это было прелестное зрелище: потный советский человек на болгарских Золотых Песках, в жару самозабвенно меряющий дубленку, одновременно прикидывая, хватит ли ста пятидесяти (потом трехсот) обменянных по государственному доброжелательному разрешению рублей на это счастье и подарки (колготки самым близким, жвачку прочим) сослуживцам...
Заповедником, обитатели которого, при своих-то возможностях, не носили дубленки, был ЦК КПСС. Там на эту разлагающую импортную овчину существовал негласный, как почти все тамошние правила, запрет. Видимо, считалось, что несерьезно для хозяев страны ходить в каких-то полушубках, к тому же любимых сомнительной (интеллигенция) и профессионально молодой (комсомол) частью вверенного населения. Цэковский устав рекомендовал партийному руководству финские ратиновые пальто пролетарского угольного цвета, прекрасно сочетавшиеся с финскими же синевато-серыми костюмами специального покроя, освоенного дружественными соседями, скорей всего, специально для могущественного покупателя. Единственный мех, который позволялся и даже рекомендовался носителям абсолютной власти, был отечественным и шел на шапки. Тут существовала строгая иерархия: соболь для членов политбюро и кандидатов, норка для заведующих отделами и важными секторами, пыжик для рядовых инструкторов... Только экстравагантный хранитель завета, главный жрец идеологического культа Михаил Андреевич Суслов мог позволить себе монашеское отклонение: неизменный каракулевый пирожок и сиротское пальто с каракулевым же воротником, обязательно глухо застегнутым на крючок...
А потом все окончательно смешалось в нашем доме. Начали строить ведшую прямо в светлое будущее Байкало-Амурскую магистраль, великий и ужасный БАМ, и строителей стали поощрять "жигулями" без очереди и монгольскими дубленками, криво сшитыми, с непрокрашенными пятнами и клочковатым мехом. Простые механизаторы, приезжая в Воронеж и Череповец на побывку, щеголяли в этих странных гибридах сторожевого тулупа и чапаевской бекеши. Естественно, местные богачи из общепита и горторга немедленно перекупали у комсомольцев-добровольцев эту роскошь. Кроме того, бамовский дефицит натуральным образом расползался по всей стране выделенными для начальства квотами. Монгольские и даже болгарские "цигейковые пальто" (так они назывались в официальных прейскурантах) пошли в народ, который раньше носил синтетические подделки...
Между прочим, я, будучи, видимо, в помрачении ума, именно в это время привез из Болгарии монгольскую (!) дубленку и даже зиму или две ее носил. Извиняют меня только бесконечные в ту пору командировочные разъезды по просторам нашей бескрайней и очень холодной родины.
Тут грянул Афган. Своими ушами слышал от летчика, вернувшегося из ограниченного контингента живым, рассказ о том, как афганские, стоившие там гроши дубленки вывозили в СССР. Ими набивали все самолетное пространство, включая бомбовые отсеки, и были случаи, когда выбрасывали парашюты, а вместо них совали это полугнилое, стоявшее колом, расшитое линючими нитками добро. Так к нам с запозданием примерно на пятнадцать лет пришла хиппово-этническая мода на вышитые приталенные тулупчики с длинношерстными воротниками и оторочкой подолов из козла. В них ходили решительно все — и тоненькие девочки, которым это действительно шло, и полноразмерные советские дамы, с трудом стягивавшие талию шубки на условно положенном ей месте. Комиссионки были забиты афганским национальным товаром, и в какой-то миг — трудно поверить — вечный советский дефицит даже затоварился, стал залеживаться. А сильный пол, по крайней мере наиболее прогрессивная его часть, начал переходить на "дутые" финские — еще не китайские — пуховики. Самые же передовые принялись охотиться за парками из американской военной формы, на красной подкладке для подачи, если что, сигнала спасателям и с капюшоном, отороченным, в угоду "зеленым", синтетическим мехом...
Советский период дубленочной эпохи подошел к концу. Некоторые по привычке еще пытались осуществить свою давнюю мечту — покупали за границей, куда впервые вырвались, вошедшие ненадолго в моду дубленки пятнистой, как бы камуфляжной окраски и так называемые "обливные", с полированной, а не обработанной традиционно под замшу наружной стороной... Но поезд ушел, и дубленочные страсти канули в историю вместе с дефицитом вообще.
Как раз тогда, помню, встретил я на еще улице Горького знакомого по Домжуру. Я возвращался из командировки в своей старой монгольской шубейке. Знакомый же, ходивший обычно в приличной чешской овчине, был уже в длинном черном кашемировом пальто. В нем он напоминал бронзового драматурга Островского, сидящего в халате перед Малым театром.
-- Снимай дубло, старик,— сказал он.— Проехали. Звездец морозам.
И он был прав.