Немецкая живопись дает обильную пищу

Картины из Смоленской художественной галереи в Музее декоративно-прикладного искусства

В Музее декоративно-прикладного искусства на Делегатской открылась выставка "Немецкая живопись XVII-XIX веков из собрания Смоленской художественной галереи". На выставке побывал обозреватель Ъ ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.

Больше всего на этой выставке меня поразила картина Карла Рудольфа Зурляндта "Свинья с цыплятами" (конец XVIII века). Не самой встречей цыплят со свиньей (это, вероятно, бывает), а тем, что это десюдепорт. Десюдепорт — это такая картина, которая вешается над дверью для красоты, обычно когда дверной проем сделан в арке и верхнюю полукруглую часть нужно чем-то занять. Специально для этого и делается картина. Но обычно рисуется что-нибудь априорно прекрасное, цветы или девушки. Я не знаю другой культуры, кроме немецкой, где в качестве сюжета для этого дела могли бы выбрать довольно угрожающую харю хряка с цыплятами, нервно прыгающими около бадьи с тем, что этот хряк ест.

Немецкое чувство изящного, как известно, больше развивалось в сторону музыкальную, а что касается живописи, то тут мы по большей степени имеем дело с некоторой оставленностью мировым художественным гением. Школу эту в XVII и XVIII веках метало. С одной стороны у них была Италия, с другой — Голландия, и они пытались сделаться то одной, то другой страной. И там и здесь получалось довольно условно, но в целом, если глядеть на представленную на выставке живопись, получится, что Германия — это страна с итальянскими пейзажами, из которых произрастают голландские натюрморты. Немецкая специфика если и проявляется, то в редакции этих двух школ.

В частности, в пейзажах особое, несколько неитальянское внимание уделяется пасущимся парнокопытным — коровам, баранам, на худой конец — козам, и даже в мифологических сценах (как, скажем, во "Встрече Иакова с Лаваном" Иоганна Генриха Роса) важным сюжетом оказывается поголовье скота. Итальянцы тоже иногда рисовали домашних животных, но не с таким усердием. Барочные сцены борьбы тоже интересуют немецких художников с какой-то животной точки зрения; две очень динамичные картины, которые приковывают внимание на выставке,— это "Поедание оленя гепардами" Карла Андреаса Рутхарта и "Нападение собак на буйвола" Филиппа Петера Роса. Оба художника как-то зримо акцентируют, сколько в упомянутых случаях поедается хорошего мяса.

В натюрмортах, напротив, немцы стремятся к какому-то неголландскому синтезу. В голландской школе натюрморт обычно собирает какие-то подобные предметы — скажем, дичь, рыбу, цветы, фрукты, овощи, а если все рисуется сразу, то уже за сервированным столом. Это вносит в изображенное элемент остранения, то есть все эти вещи собраны вместе не для того, чтобы съесть (потому что кто же будет сразу есть уток, перепелок, тетеревов и фазанов), а по другим каким-то критериям. Не то у немцев. Рыба их вообще не интересует, это не их тема, а вот, скажем, если у них окорок или курица, то они сразу изображаются с разной зеленью, кислой капустой, огурцами, специями и ну что там еще нужно, чтобы ее готовить. И уж заодно с цветами для красоты, и обставлена она всем этим так торжественно и обильно, как покойник в гробу с горами цветов.

Свой голос школа ненадолго обретает в период бидермейера, в 20-е годы XIX века, но в общем контексте школы застывшие, таинственно задумчивые лица детей и взрослых на портретах этого времени интерпретируются как-то неправильно. Примерно в ту сторону, что изображенные люди в целом не могут понять, кто они такие, итальянцы или голландцы, а помимо этой экзистенциальной неясности в глубине их душ есть еще одна мысль, составляющая напряжение их духовной жизни: что и когда они будут кушать. В общем, своеобразная художественная школа и своеобычный экзистенциальный поиск.

Для чего именно немцы, у которых с искусством так не заладилось, вдруг стали предметом такого тщательного смоленского собирательства? У меня нет ответа на этот вопрос. Группа смоленских дворян, прежде всего семейство Барышниковых, от души полюбила немецкую школу и стала ее собирать. Потом произошла революция, и те же коровы и свиньи, посредственные итальянские пейзажи и голландские натюрморты стали нашим национальным достоянием, приобретенным барами вследствие эксплуатации трудового крестьянства, и были перевезены в смоленский музей — как символ возвращения искусства народу. И смоленский музей оказался обладателем неожиданно полной и представительной коллекции немецкой живописи.

Почему-то считается, что абсурд открыло искусство ХХ века. Я думаю, даже в музее Вернигероде (откуда происходят принц и принцесса Штольберг-Вернигероде, портреты которых несущественно украшают выставку) эта коллекция смотрелась бы достаточно странно. В смоленских землях собрание попыток немцев XVII-XIX веков понять, кто они такие, и обрести собственный художественный голос выглядят откровенно абсурдистской акцией. Эта история — прекрасный пример откровенной, ничем не опосредованной случайности, чистая, ничем не замутненная бессмысленность. И теперь каждый москвич может восхититься этим в Музее декоративно-прикладного искусства. У меня претензии только к дизайну выставки. Особенно удачно картины Иоганна Генриха Шейнфильда, Иоганна и Филиппа Россов, Карла Андреаса Рутхардта и еще десятка мало кому известных немецких художников смотрелись бы вместе с фотографиями Смоленского кремля, смоленских полей, лесов и ровного течения Днепра.