Потолок в алмазах

Обнаружила Анна Наринская

        Почему-то большинство моих друзей, услышав слово "Стамбул", сразу вспоминают о челноках. Не о лодках — о людях. Мне жаль моих друзей — выходит, что при гулком двусложном звуке этого топонима перед их внутренним взором возникает не груда Святой Софии, не покрытый рябью водяной тракт Золотого Рога и даже не тронутые легким налетом восточной безвкусицы, но все равно красивые краски старых ковров, а какие-то вполне безобразные развалы полосатых баулов, мятые пальто и куртки, резко пахнущие кожей, из которой они только что сделаны, и бойкие тетки в трениках. Так вот, заявляю с полной ответственностью: не только эту самую Софию, но и настоящий челнок с хорошими гребцами и кузнецовские тарелки за бесценок в Стамбуле обнаружить гораздо легче, чем пресловутых деловитых соотечественников. Чтобы их повстречать, придется отправиться на специальную экскурсию (в каком-то отношении небезынтересную) в район Лалели, расположившийся сразу за Музеем каллиграфии. Вот там все будет как вы заказывали — громкий хохот вперемешку с родным матерком, вывески, написанные корявой кириллицей, а рвущаяся из раскрытых окон песня про Ксюшу, юбочка из плюша перенесет вас на московский вещевой рынок десятилетней давности.

        Так ведь никто вас не неволит. Не отправляйтесь в Лалели. Дойдите до Музея каллиграфии, полюбуйтесь старинными рукописями, вспомните роман главного современного турецкого писателя Орхана Памука "Меня зовут Красный", где на почве каллиграфии происходят убийства, и дальше не ходите. А отправляйтесь, наоборот, в отель Ciragan Palace Kempinski, представляющий собою все то, что вы хотели узнать о восточной роскоши, но боялись себе вообразить. Особым аттракционом там работает контраст между клаустрофобичностью люксов, расположенных во дворце, где некогда султан Абдулазиз, вынужденный отречься от престола, перерезал себе горло ножницами, и экологичностью бассейна, устроенного вровень с поверхностью Босфора, так что разохотившийся пловец с легкостью может представлять себе, что вот-вот вплывет в его разделяющие континенты волны.

        Кстати, несчастный Абдулазиз порешил себя таким немужским способом совсем недавно, лед эдак сто тридцать тому назад. Так что существует вероятность, что душа его еще не успела успокоиться, и вы рискуете наткнуться на его мятущийся, потрясающий кровавыми ножницами дух в самый неподходящий момент. Так что особо пугливым может захотеться поискать себе другое пристанище. И не только им. Ведь Стамбул предоставляет путешественнику по крайней мере две возможности. Первая — остановиться в роскошном отеле с европейским менеджментом, который будет служить комфортным гнездышком после неизбежного поедания рыбы в забегаловках под Галатским мостом, на закате, когда поблескивают лески спущенных с моста рыбаками удочек и время от времени мимо пролетает пойманная рыбка, после кальяна в маленьком садике на кладбище, после блуждания среди криков и запахов на рынке специй. Вторая — выбрать нечто, что будет работать со всеми этими забегаловками и запахами не по контрасту, а в унисон. Как, например, Майк.

        У Майка есть брат буддист, секретный рецепт натурального красителя небывалой яркости, впечатляющая коллекция антиквариата и чудесная маленькая гостиница Kybele, от которой десять минут ходьбы до Святой Софии и пять — до похожей на встроенный в подземелье Парфенон знаменитой Базилики Цистерны.

        В гостинице Kybele есть крошечный садик, где можно завтракать в хорошую погоду, есть старинные буфеты, уставленные старинными чайниками и подсвечниками (заметим, речь идет о модерне и ар-деко, а не о чем-то таком ориентальном, как можно было бы предположить). И есть обширнейшая коллекция ламп, вернее лампочек или даже лампадок (как раз-таки ориентальных), усеивающих потолки всех шестнадцати номеров и создающих эффект невысокого и потому уютного разноцветного звездного неба. А еще есть большое помещение в цокольном этаже, устланное коврами и подушками и заставленное предметами и предметиками. Это логово Майка. По вечерам там собираются за чаем Майковы гости: галеристка из Сиднея, джаз-певица из Нью-Йорка, торговец со стамбульского Гранд Базара и скульптор из Москвы. Майк принимает очень по-светски, ловко руля беседой. В принципе беседа сводится к тому, что Майк рассказывает истории. Про то, как он придумал декорировать потолки, про то, как в Австралии лечил наложением рук, или про то, как при самых мистических обстоятельствах встретил юную немку, ставшую впоследствии его женой в Базилике Цистерне.

        Про потолки — это даже не история, а скорее комментарий к сногсшибательному устройству Майкова обиталища: с потолка, подобно необыкновенно густым лианам, спускаются шнуры, к которым привязаны кистии, бубенцы, старинные глинянные кувшины, да мало еще что. Тут и там среди этого рукотворного мха тускло светят лампы. Восточная и такая естественная склонность к лежанию в этой комнате превращается в склонность вполне интеллектуальную — рассматривание потолка и догадки по поводу предназначения подвешенных к нему предметов (пойди догадайся, что это, например, украшение афганских свадебных шатров) оказывается игрой не только романтической, но и развивающей.

        Потолок всегда казался Майку неосвоенной целиной дизайна. Ведь самое большее, что с ним научились делать,— это разрисовывать. Вот он и решил сделать из потолка такой альтернативный пол. Причем Майков потолок лучше пола настолько же, насколько небо лучше земли. Он устраивает над головой исторические головоломки из совсем старинных таджикских поясов, менее старинных муранских бокалов, платков, погремушек и тому подобного. И, в отличие от росписи, эту потолочную композицию можно с легкостью менять, ну а о возможностях игры со светом даже говорить не приходится. В общем, теперь Майк читает лекции на семинарах для декораторов, а его улыбающаяся физиономия в интерьере украсила не один журнал по дизайну. Некоторые из них валяются в маленькой комнате для завтрака, и Майк с удовольствием продемонстрирует их за утренним кофе, собираясь совершить очередной набег на Гранд Базар.

        Несмотря на то что Майк ездил на поиски своих экспонатов и на Ближний Восток, и в Индию, откуда привез отличную коллекцию сари, его настоящая страсть — стамбульский Гранд Базар. И важно не то, что Майк, знает путаницу лавок, дорожек и лесенок, которые составляют антикварную часть базара, вдоль и поперек, а торговцы, выставляющие у себя в окнах вместе с сельджукскими кувшинами и ввезенными при Ататюрке торшерами ар-деко картины Пикассо с крупной надписью "подлинник" на обороте для тех, кто не понял, знают и побаиваются его. Важно, что он умеет отделять, нет, не настоящее от фальшивого, не дорогое от дешевого, а интересное от неинтересного. И среди пугающих груд просто старых вещей вдруг становятся видны расшитые серебряными бусинами и цветной шерстью афганские приседельные сумки (не хуже, чем Cavalli), блюда и миски, сделанные некогда нашим соотечественником Кузнецовым для азиатских пределов империи (узор на них повторяет раскраску узбекского халата) ожерелье из старинных пуговиц, плотно нашитых на кусок полосатого галстука и так далее. Ну, и халаты. В основном узбекские. Совсем старые и дорогие можно повесить на стену и любоваться, послевоенные вполне могут работать как легкое пальто.

        Большинство самых ценных вещей, рассказывает Майк, сюда привезли еще в восьмидесятых челноки из богатых тогда грошовым антиквариатом республик советской Азии. Они были поражены тем, что все это старье — халаты,конские сбруи, бусы — можно обменять здесь на доллары. Таким путем попали сюда и кузнецовские тарелки, и, к примеру, мужские запонки времен НЭПа, украшенные революционными лозунгами. В общем, может, не зря мои друзья при звуке слова "Стамбул" вспоминают челноков — они приложили немало усилий, чтобы русской путешественник нового образца мог почувствовать себя в Стамбуле совсем распрекрасно. Ведь приятно сознавать, что другие занимаются шопингом, а ты возвращаешь на родину культурные ценности.