На XV фестивале "Балтийский дом" Театр имени Виляма Хожицы (Торунь) показал спектакль "Венчание", поставленный по пьесе Витольда Гомбровича эстонским режиссером Эльмо Нюганеном. Роль Игнацы в польском спектакле сыграл литовский актер Владас Багдонас. Рассказывает ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Эльмо Нюганен постоянный участник "Балтийского дома", к тому же поставил "Аркадию" в БДТ, поэтому в Петербурге его знают очень хорошо. Как и уникального литовского актера Владаса Багдонаса, игравшего во многих спектаклях Эймунтаса Някрошюса. Их дуэт в польском спектакле заранее казался отдельным сюжетом спектакля.
"Венчание", пьеса классика польского авангарда Витольда Гомбровича, имеет славу национального "Гамлета". Владас Багдонас, актер мощной статики и гениально, даже как-то архетипически, выглядящий (и свободно владеющий польским), сыграл в "Венчании" роль Игнацы, отца и короля. И явно создал второй, если не первый полюс притяжения смыслов, немного потеснив центральную роль Хенрика — сына и князя, хорошо сыгранную Славомиром Мачеевским. Что не так просто: актеру приходится вести психологически реальную и органически достоверную роль сквозь сновидческий, гротескный сюжет. Все, что хотел защитить и возвеличить Хенрик и что он же в итоге предал, воплощено Владасом Багдонасом: отец, бог, любовь. В "Венчании" Владасу Багдонасу удается сыграть даже нечто большее, чем роль, он сам становится поэтической метафорой в спектакле. Но игра его отнюдь не лишена хулиганства, он умеет показать своего героя великим в унижении, трогательно забавным в величии, трагически смиренным в сыновнем предательстве. В паре с Йолантой Теской, играющей роль Катажины, матери и королевы, они составляют замечательный дуэт, очень показательный именно для польского театра. Их герои в нужных болевых точках становятся более знаковыми, чем индивидуальными, обретают статус обобщенных фигур, а не конкретных персонажей. Чего, кстати, не удается сделать ни Марии Кежковской, сыгравшей Маню, прислугу и княжну, ни Томашу Мыцану, сыгравшему Влаждо, приятеля и придворного. Их роли сделаны хорошо и убедительно, даже талантливо, но все-таки полностью в рамках психологического театра. Вести же пьесу Витольда Гомбровича по психологической канве противопоказано.
В "Венчании" самым привычным для Гомбровича образом переплетаются гротеск, фантазия, сатира, но речь, конечно, идет об экзистенции как таковой. О невозможности диалога, о ложности любой формы социальных отношений, самым эксцентрическим образом готовых обернуться своей противоположностью. Пьеса начинается как сон польского солдата. Следуя логике этого сна — на первый взгляд если не бредовой, то очень фантазийной, а на самом деле весьма структурированной и жесткой, — Гомбрович поправляет классическую формулу Кальдерона "жизнь есть сон" на "жизнь есть смерть". Реальность, которую выстраивает вокруг себя Хенрик, ускользает и обманывает. Польский солдат, с умилением глядевший на родителей, пройдя ряд превращений, становится самодурным узурпатором.
На русской сцене "Венчание", в отличие от, скажем, "Ивонны, принцессы Бургундской", не ставили и, по большому счету, не издавали. Так что для российского зрителя текст классической пьесы оказывается незнакомым. Но это обстоятельство отчасти спасительно для режиссера, оставшегося, за редким исключением, иллюстратором, пересказчиком пьесы.
Возможно, Эльмо Нюганен слишком сентиментален для Гомбровича. Но вместе с тем именно первое, наиболее сентиментальное действие оказывается самым авторским и сильным в спектакле, начинающемся со светового выброса, с потока дыма, с Хенрика, выкинутого на голую сцену и пробуждающегося то ли после контузии, то ли уже на небесах, равно опасающегося, что при пробуждении рядом может кто-то оказаться и что он может остаться один. Вот мне даже понравилось бы "перемотать" "Венчание" Нюганена и смотреть его наоборот, от конца к началу. Режиссер может сочувствовать, но боится заглянуть за границу экзистенциального краха, и когда у Гомбровича мир вокруг начинает дробиться, раскалываться и выкидывать коленца, Эльмо Нюганен продолжает пересказывать сюжет. В финале Хенрик, превратившийся в собственного психологического антипода, не в силах прикоснуться к отцу, который готов его простить, мечется по сцене, нацепив на себя в качестве горба и брони стол и перевернутые стулья. Полный личный и социальных крах, но не более.
Спектакль Эльмо Нюганена, оттолкнувшийся от сильной и красивой ностальгии, боли и любви, к финалу оборачивается костюмированной сказочной ложью с экзистенциальным намеком. А Витольд Гомбрович, запутавшись в королевских мантиях и психологических кунштюках, начинает слегка смахивать на Евгения Шварца, что обидело бы обоих драматургов. Но не помешало торуньскому "Венчанию" уже стать лучшим на польском фестивале, посвященном столетию драматурга.