театр
Во вторник в Театре им. Леси Украинки Евгений Гришковец рассказал пьесу "Дредноуты". Сделал он это в своей обычной манере — ведя с публикой серьезный треп, тональностью и откровенностью напоминающий мужской не совсем трезвый разговор за столом. Автор обычно говорит, что это попытка спектакля, что называется она "спектакль, который не получился", и это, конечно же, спектакль для женщин.
Ясный хрен, что для женщин. О чем бы ни говорили за таким столом — о машинах, зарплате или политике,— это разговор о женщинах и сучьей их породе. Слушать такие разговоры, как правило, очень смешно.
Спектакль называется "Дредноуты". По внешнему виду это лекция по славной истории ярчайших страниц из жизни броненосного флота конца позапрошлого — начала прошлого столетия, прерываемая спонтанными жалобами на судьбу и непонимание.
Сначала история какого-нибудь линейного корабля первого класса, божественно прекрасного от киля до клотика, который вышел один против трех, нет — пяти, нет — семи и ушел на дно с развевающимся флагом и стреляющими пушками. Далее ремарка о том, что ей-то этого точно не понять. А могла бы, если бы хоть взяла на себя труд.
"В этом спектакле,— объясняется Гришковец,— я пытаюсь от имени мужчин хоть что-нибудь рассказать женщинам о тех мужских иллюзиях, которые лежат на дне Северного моря, Атлантического океана... Да и вообще лежат на дне. Я хочу рассказать о том состоянии мужчин, в каком женщины их никогда не видели, то есть о том, как мужчины умирают... где-то там, далеко от дома. И понятно же, что ничего объяснить мне не удастся. Но попытка уже сделана".
Попытка меж тем длится недолго. В какой-то скорый момент обе части спектакля сплетаются между собой. Судьба корабля становится судьбой мужчины (что метафора) или даже фатальным соединением тысяч мужских судеб (что истинная правда), а фрейдистские описания двадцатидюймовых пушек и шестисоткилограммовых снарядов, доложенные крепнущим голосом маленького человечка (таков образ Гришковца на сцене, за реальные дюймы и килограммы не поручусь),— железной компенсацией за все морские бои, проигранные на суше.
Ни в одной части, ни в другой Гришковец не говорит глупостей. Он не ошибается в том, что касается моря. Хотя бы потому, что загремел в свое время на флот с первого курса филфака. Явно пошли на пользу три года срочной на острове Русский. Но и домашние годы, бессрочные, тоже не пропали зря. Он не ошибается в том, что касается самоощущения мужчины, мечтающего, чтобы его поняли, либо (потому что все равно не поймут) о броне и пучине.
Тут сначала вспомнился Пятачок, который окончательно решил сбежать из дома и стать моряком. А потом Блок про "случайно на ноже карманном найди пылинку дальних стран". А потом Тихонов с его "гвозди бы делать из этих людей". И стало ясно, что перед нами, конечно, не столько спектакль, сколько самые что ни на есть литературные чтения.
Это только кажется, что Гришковец сочинил пьесу о чудесных дредноутах и глупых бабах. Гришковец заодно сочинил пьесу о современной литературе и ее манере существования. Неправда, что современная литература плавает в сети. Она поселилась в устной речи. Вот чего добились писатели, однажды нарушившие строгое разделение письменного и устного. Просторечия разорвали свои кавычки и из речи персонажей ворвались в текст автора, окончательно смешав его с персонажем так же прочно, как смешан с сухопутным матросом-Гришковцом писатель, и лауреат, и драматург, и актер, и режиссер-Гришковец.
Современную литературу нельзя напечатать на машинке, ее надо рассказывать, ее надо показывать, ее надо сопровождать пояснениями, отступлениями, плохим актерством тоже. Как иначе, не проглотив от стыда язык, сказать: "Погибаю, но не сдаюсь". И вот Гришковец лезет на стул, берет в руки флаги и семафорит залу слова, которые зал не в силах прочитать.
Нет, конечно он прочтет их, но много позже. Гришковец отчитывает свои вещи, пока они не уплощаются до письменной формы, не сводятся в книгу и не начинают номинироваться на литературные премии, что означает одновременно конец спектакля.
Который женщинам не очень понравился.