Фестиваль современной пьесы "Новая драма" открыл спектакль литовского Театра Оскараса Коршуноваса "Город" по пьесе Евгения Гришковца, сыгранный на сцене Центра Мейерхольда. Зрителям обещали "мегатонный взрыв темперамента", а представили довольно вялое зрелище. На спектакле скучала МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
"Новая драма", судя по всему, стала событием модным и популярным. Главный идеолог фестиваля Эдуард Бояков признался, что организаторы сами не ожидали такого наплыва поклонников современной пьесы: кому-то не хватило наушников с синхронным переводом, а кто-то так и остался за дверями Центра Мейерхольда. Счастливчики, дорвавшиеся до актуального искусства, свешивались с балконов и сидели на полу — такой зрительский энтузиазм в последнее время встретишь нечасто.
В зале царила приподнятая атмосфера ожидания события. И на то были свои резоны. Резон номер один — это Оскарас Коршуновас. Спектакли модного авангардного режиссера, за которым в Литве уже закрепился титул молодого гения, будь то жесткий и скандальный "Огнеликий" Мариуса фон Майенбурга, шекспировские "Ромео и Джульетта", выдержанные в духе итальянской "новой волны" (оба спектакля в разные годы были показаны на фестивале NET), или "Смерть Тарелкина", поставленная им в прошлом сезоне в театре Et Cetera, были спорными, вызывающими, яркими зрелищами. Резон номер два — это Евгений Гришковец. Было действительно интересно, как пьеса обласканного и залюбленного московской публикой драматурга будет выглядеть в интерпретации холодного, изобретательного и не склонного к нежностям литовца.
Но ожидаемая интрига разрешилась ничем. Вместо обещанной отборщиками опрокидывающей интерпретации, в которой "агрессия улицы и ксенофобия сталкиваются с агонизирующим сознанием человека в душевном кризисе", нам предложили довольно вялый пересказ текста. Оказалось, что спектакль ставил не сам господин Коршуновас, а актер его театра — исполнитель главной роли Саулюс Миколайтис, режиссер же, так сказать, осуществлял общее руководство. Главной метафорой постановки оказался ремонт, который делает у себя дома друг главного героя. Ремонт в спектакле показан очень по-русски: не как процесс, а как состояние — состояние неустроенности и бесприютности. Вся сцена завешана измазанным в побелке полиэтиленом, а актеры, как бомжи, обитают на замызганной автобусной остановке. Здесь они спят, пьют, говорят по телефону и бесконечно выясняют отношения. Главный герой Сергей Басин полтора часа спектакля проводит, не вставая с деревянной скамеечки. Все остальные персонажи — жена, друг, отец и таксист крутятся вокруг него, как спутники, что в общем-то логично, так как эгоцентризм — это любимая мозоль героя, на которую не устают наступать близкие. Но спектакль от этого остроумного решения мало что выигрывает.
В нем нет и в помине того трепетного Гришковца, который старается выразить словами самые летучие ощущения. Из области психологических экзерсисов пьеса перенесена в совершенно другую, бытовую плоскость. Если у Гришковца главный герой — это человек, претендующий на исключительность и душевную тонкость, то в спектакле это середнячок, простой обыватель, который испытывает не какие-то там экзистенциальные, а самые обычные житейские проблемы: вот с женой поссорился, на работе неприятности и с родителями нет взаимопонимания. И окружен он такими же недалекими и малоинтересными людьми. В них нет ни той отталкивающей самоуверенности быдла, которая была в обитателях "Огнеликого", ни витальной притягательности и наивности персонажей "Ромео и Джульетты".
Обещанное новаторство трактовки обнаружилось лишь в финале, когда главного героя неожиданно зарезали в такси. Надо ли говорить, что такое решение никоим образом не вписывается в драматургию господина Гришковца, в которой все проблемы носят исключительно внутренний характер. Но и убивают как-то нелепо — пырнули ножичком, и он скорчился в углу. Был человек — не было человека, не так уж и важно. И напрасно его жена читает в финале монолог об исключительности каждой ракушки, каждой чайной ложечки, которая — одна из тысяч подобных — стала нам дорога. В этом спектакле исключительных нет.