фестиваль кино
Проходящий в Анапе XIV Открытый фестиваль кино стран СНГ и Балтии "Киношок" продолжает воскрешать тени забытых предков постсоветского кинематографа. Наряду с сугубо авторским прибалтийским кино в конкурсе стали появляться и российские образчики зрительского кинематографа, отчего ЛИДИИ Ъ-МАСЛОВОЙ легче не стало.
Одной из премьер "Киношока" стал "Сундук предков", развлекательный российский продюсерский проект, снятый в Киргизии тамошним режиссером Нурбеком Эгеном с привлечением немецких и французских денег. Сценарий воспроизводит классическую схему межнационального мезальянса: цивилизовавшийся киргизский парень в очках, ненавидящий лошадей и всяческую джигитовку, привозит в аул невесту-француженку. Она мыкается вокруг традиционного сундука, где киргизские родители с детства копят ребенку приданое, и мечтает хотя бы одним глазком посмотреть, какие изделия народных промыслов она получит в нагрузку к своему очкарику. Родители жениха, однако, игнорируют ее в качестве брачного объекта и отправляют сына свататься к соседке, которая тоже сообщает, что у нее другой парень в городе. Француженка тем не менее исходит ревностью и мило нервничает из-за всяких бытовых пустяков: намылила голову, а вода кончилась; вышла прогуляться, а корова зажевала ее юбку напрочь. Внезапно в середине фильма героиня вдруг начинает как-то понимать по-киргизски и выслушивает признания маленького мальчика, решившего на ней тоже жениться, когда подрастет. Таким нафталином с сахарной пудрой несет из этого "Сундука", что режиссерские зловещие намеки и нехорошие предчувствия ни малейшего беспокойства у зрителя не вызывают: через равномерные промежутки времени по экрану с угрожающим грохотом мчится лошадиный табун, который по всему должен в итоге затоптать хрупкий французский цветок, не приживающийся на степной почве, а злобный почтальон даже будет почему-то стрелять в жениха. Тот вроде бы упадет как подкошенный, но потом встанет, отряхнется и бросится на шею к тоже уцелевшей возлюбленной. Или, может, это она к нему бросится — я за точность не ручаюсь.
Более драматичным, можно даже сказать, открытым финалом увенчалась киноверсия телесериала "Замыслил я побег", снятого Мурадом Ибрагимбековым по одноименной книге Юрия Полякова. Киноверсия эта выглядит, как будто сериалу не 2 года, а лет 15 — тогда были актуальны сенсационные поляковские откровения о половой жизни комсомольских работников. "Замыслил я побег" на удивление напоминает "ЧП районного масштаба" Сергея Снежкина, вплоть до ключевой сексуальной сцены на рабочем столе с пробирками, сопровождаемой комментариями радиоприемника о рекордном урожае вьетнамского риса. Так и чувствуешь себя перенесшимся в 1989 год — правда, картина Ибрагимбекова заглядывает и подальше: в ней есть и ГКЧП, и расстрел Белого дома, и трансформация комсомольского карьериста то в сторожа автостоянки, то в банковского клерка. Пока судьба играет человеком, человек играет на нервах своей жены, изменяя ей с невозмутимым упорством павиана. Кадры из программы "Время" сменяются крупными планами очередного туго набитого кружевного бюстгальтера, пока герою не попадается совсем тщедушная бандитская дочка, которая ходит по гостиничному номеру для свиданий вообще без всего. Герой этого сокращенного сериала в исполнении Романа Индыка вызывает с самого первого своего появления в молодильном паричке безотчетную брезгливость, которая потом подкрепляется его полной неспособностью о чем-либо задумываться, поэтому звучащий лейтмотивом философский пушкинский стих из заглавия на его судьбу ложится плохо.
Зато все в порядке с философией в "Прямохождении" питерского некрореалиста Евгения Юфита, проливающем свой мертвенный свет на то, каким именно образом обезьяны решили ходить прямо: они повскакивали на ноги от испуга, увидев вспышку огромного метеорита. Уже второй раз, после "Убитых молнией", творчество Юфита наводит на мысль, что лучшие свои картины ("Деревянная комната" и "Серебряные головы") он снял все же в соавторстве с Владимиром Масловым, который, к сожалению, умер. А оставшись в одиночестве, Юфит несколько машинально воспроизводит прежние формы, в которых все внешние признаки некрореализма вроде бы налицо, а жизни, извините за оксюморон, почти совсем не осталось. Подобно тому, как герои "Прямохождения" мечтают совместить в гибриде человека и обезьяны лучшие качества обоих смежных видов, что-то надо бы изобрести и с освежением генов некрореализма, тихо чахнущего в своей изоляции.
Законсервировался в герметичном постоянстве и признанный многими фестивалями литовский мастер экзистенциальной драмы Шарунас Бартас. Название его нового русскоязычного фильма "Семь невидимок" связано с содержанием сложными ассоциативными нитями поэтического мышления, а о том, что действие происходит в Крыму, можно догадаться только из аннотации в каталоге. Разговоры нескольких нашедших приют в крымской степи персонажей, свидетельствующие о том, что всем им как-то неуютно, перемежаются типичными бартасовскими длинными пейзажами вроде закатной дороги, над которой по какой-то глубоко продуманной траектории в нужный момент пролетает стая специально обученных птиц. Домашнего скота и птицы в "Семи невидимках" вообще много: цесарки, свиньи, живописно разлегшиеся коровы, резвящиеся козлики — вся фауна активно подыгрывает режиссеру, и даже муха вовремя садится на лицо актрисы, чтобы она могла ее нервно сдуть, эффектно завершая свой обращенный к мужу недовольный монолог. Персонажи цедят слова через час по чайной ложке ("Что будем делать".— "Ты скажи".— "Что тебе сказать".— " Не знаю"), отчего они наливаются свинцовой тяжестью. Только в конце, изрядно напившись, все начинают оживленно материться, выруливая на финишную прямую к трагической развязке, столь же предсказуемой, как идиллический финал киргизско-французской дружбы в "Сундуке предков".