музыка
В рамках ежегодного львовского фестиваля "Контрасты" состоялись концерты московского пианиста Алексея Любимова. Концертов было два, и отличались они друг от друга так сильно, что трудно было поверить, что на сцене был один и тот же человек.
Программу первого дня Любимов сформировал из произведений Малера, Шопена, Брамса и Берга. Во вступительном слове он обосновал свой выбор как путь от "прощания с романтизмом" к "тоске по нему и восторгу перед чем-то абсолютно новым". Хотя ни восторгом, ни тоской его исполнение не отличалось. "Жалобный марш" Малера из I части Пятой симфонии в фортепианной транскрипции Отто Зингера явно уступал хорошо известному оркестровому звучанию. К тому же пианист играл по нотам, что очень походило на качественную игру с листа. Как результат — вместо душераздирающей цыганщины Малера получился обобщенно-бетховенский стиль, сквозь который прорывалось шопеновское упоение фактурой. В не менее сдержанном ключе прозвучала "Баркарола" Шопена, как будто сыгранная строгим немцем. Две рапсодии Брамса улучшили впечатление — даже было похоже собственно на Брамса. Но в следующей за ними Первой сонате Берга пианист, похоже, окончательно запутался не только в стилях, но и в нотах, зачем-то трижды повторив экспозицию. По этому поводу мнения слушателей разошлись: одни приписали данный факт гениальности музыканта, другие — рассеянности. По-настоящему выразительно в тот вечер прозвучали только бисы: два коротких произведения Пярта, сыгранных так, что пианисту можно было простить все предыдущие огрехи.
В следующий вечер совсем другой Любимов предстал перед публикой с совершенно иной программой. Концерт прошел под знаком музыки Джона Кейджа, исполнять которую Любимов умеет едва ли не лучше всех. Характерной чертой его интерпретации Кейджа была непрерывность сценического действия, единая эмоциональная аура. Все было в лучших традициях самого Кейджа — тот и сам активно использовал танцевально-звуковой синтез, всячески "дурачился всерьез". Наверное, если бы в этот вечер композитор сидел в зале, он бы обязательно ущипнул беспрестанно гуляющих между рядами актеров — то, чего другие зрители так и не рискнули предпринять.
Нужно признать и мудрость Любимова в организации концерта: в нем Кейдж чередовался с верджиналистами XVI-XVII веков Уильямом Бердом и Орландо Гиббонсом (их произведения исполнялись на клавесине). Если бы не этот факт, слушателей, не дотерпевших до конца, оказалось бы не в пример больше. Увы, медитативность музыки Кейджа многие просто не способны воспринимать, хотя наибольшим испытанием, пожалуй, было самое продолжительное произведение концерта — "Сад камней". Танцоров, застывших в "позе лотоса" (в концерте принимала участие российская танцевальная группа "Театр ZERO"), Любимов покрыл блестящими покрывалами, а сам, отвернувшись, сел у клавесина и оставался неподвижным даже в присутствии фотографа, неизвестно как проникшего на сцену. Все это время флейтистка Малика Мухитдинова извлекала редкие пошатывающиеся звуки, которым вторили те же пошатывания в искаженной записи.
Действующим лицом стала и сама сценическая организация: два препарированных рояля, изнывающих под грузом оказавшихся в них посторонних предметов, разделяли пространство на два лагеря. К одному примыкал клавесин, в другом расположился ансамбль ударных. Любимов несколько раз стремительно пересекал сцену, включаясь в общее действие. Центр сцены и проходы в зрительном зале принадлежали танцорам, конвульсивно отвечавших музыкальному ряду. Подчиненный очарованию музыки, покоренный исполнительским даром Алексея Любимова, неожиданно для себя затанцевал один из ударников. Кажется, этого почти не заметили зрители, удивленные своей ролью в этом концерте: исполнители остановились в тот самый момент, когда зрители уже готовы были аплодировать. Впрочем, это вполне в традициях Кейджа.