фестиваль кино
В Анапе продолжается XIV Открытый фестиваль кино стран СНГ и стран Балтии "Киношок". МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ изучает параллельные главному конкурсу программы "Кино без кинопленки" и "Шорт-шок".
Главное на данный момент событие "Киношока" свалилось как снег на голову. Фильм Бориса Фрумина "Нелегал", снятый на видео high definition, вошел в программу в последнюю минуту, не попал в каталог. Борис Фрумин успел в 1970-х годах, пока не эмигрировал, снять один из лучших фильмов советской "новой волны" "Дневник директора школы" (1973) и "Ошибки юности" (1978). Можно было бы ждать, что в фильме о нелегале КГБ он сведет счеты с эпохой, сломавшей его карьеру. Как бы не так: фильм, в отличие от работ иных режиссеров, комфортабельно переживших застой, начисто лишен "вульгарной антисоветчины". По стилю он напоминает минималистские, построенные на полутонах фильмы Эрика Ромера или Аки Каурисмяки. То ли триллер, то ли комедия абсурда, то ли ретропримитивизм.
Хотя действие происходит в 1979 году, Борис Фрумин не выстраивает прошлое заново. Он берет настоящее и стирает привнесенные за 25 лет детали: на экране — сухой каркас советского быта. Аскеза изображения оправданна. Советский резидент в Хельсинки (Алексей Серебряков), где он работает ветеринаром, отозван на родину ради выполнения ответственного задания: внедриться на ленинградскую таможню и, став своим для местных взяточников, обеспечить надежный коридор для пересечения границы двойным агентом. Схема "нашего человека в Гаване" поставлена с ног на голову --: получился "наш человек в Волочанске". Внутри собственной, безраздельно принадлежащей им страны агенты ведут себя как в глубоком тылу врага.
Минималистический реализм изображения на самом деле совершенно сюрреален. Легенда на легенде едет и легендой погоняет. Героя тщательно готовят к знакомству с его якобы матерью и отчимом, которые, кажется, в свою очередь тоже пишут куда надо рапорты о степени его готовности. Как Штирлицу, ему устраивают трехминутное свидание с женой, не видевшей его долгие годы, они не имеют права выдать свои эмоции. Беда только, что встреча эта организована не под носом берлинского гестапо, а в какой-то запредельной российской глуши с плюшевыми занавесками, рублеными бифштексами и пьяным, танцующим в обнимку с котиком. А финал, не то чтобы пародирующий, но отражающий в слегка искривленном зеркале финал "Мертвого сезона", освещает весь экранный абсурд совершенно новым светом: зрители смотрели вовсе не ту историю, какая им показалась. Цитаты из советской шпионской классики в "Нелегале" так же смешны и меланхоличны, как в документальной зарисовке Владимира Непевного "Веселый сантехник", портрете слесаря ленинградской аварийки Зиновия Тенненбойма, доморощенного философа и поэта, сцены героического труда сантехников, снятые а-ля Дзига Вертов. При этом над самим трудом, действительно нелегким, режиссер совершенно не глумится.
Молодые же режиссеры порой перечитывают кинобукварь, "изобретают" целые жанры, в СССР не развивавшиеся, да и в наши дни не прижившиеся. 24-минутный "Страх" (Hirm) Анри Рулькова — первый в Эстонии барочный фильм ужасов, с трудом сочетающийся со сдержанным северным темпераментом. Впрочем, это не совсем хоррор, скорее адаптация мотивов, ассоциирующихся со скандинавской драматургией рубежа XIX-XX веков, к эстетике категории "Б". Зловещие близнецы, мелькающие в прологе, адресуют к кошмарам из "Сияния" Кубрика, но они порождены больным подсознанием героини, в детстве разлученной с братом и матерью и с тех пор мучающейся угрызениями совести. По-настоящему страшным "Страху" мешает быть именно этот надрывный психологический момент. В кульминационном мятеже в психушке, где царствует, само собой, еще более сумасшедший, чем пациенты, главврач, Анри Рульков не дает разгуляться стихии иррационального, какие бы гримасы ни строили на экране нищие духом.
"Страх" — как бы фильм ужасов в той же степени, как "Сукровица" Шавката Абдусалимова — как бы притча. История, патетически посвященная "невостребованному художнику", о том, как незамысловатая посудомойка уверовала, что подобранный в луже крови мужик не кто иной, как Иисус,— пример разжижения эстетики Андрея Тарковского до полного ее исчезновения. "Ятиносотэстс" Дмитрия Васильева — как бы "этнический триллер". Этнический — поскольку герои изъясняются по преимуществу на бурятском языке. Этот момент является одновременно и самым страшным, и самым интригующим для зрителей истории о нашествии какой-то нечисти, из которой порой сыплются макароны.