Машина свободы

Герой венчающей "РОССИЮ!" инсталляции Ильи Кабакова сумел улететь в космос не только потому, что хотел вырваться за пределы коммунистической идеологии, но и потому, что он был ею воспитан, считает ЕКАТЕРИНА ДЕГОТЬ.

Инсталляция Ильи Кабакова "Человек, улетевший в космос", которая была исполнена в 1984 году в Москве и ныне хранится в Центре Помпиду в Париже (для того чтобы заново построить ее, всякий раз из Центра Помпиду выезжает специально приписанный к ней человек по фамилии Тютчев и пробивает новую дыру в ее потолке), тянет на символ всего свободного искусства в России. Эта работа, конечно, делалась с размахом, за что история всегда воздает. Но вот содержание ее, с моей точки зрения, остается не так уж правильно понятым.

В Москве эта инсталляция показывалась на выставке "Москва--Берлин" весной 2004 года, и многие помнят, что, растворив дверь предбанника, зритель должен увидеть и осознать, что его сосед по коммунальной квартире исчез, воспользовавшись самодельной машиной. Машина позволила ему, пробив потолок, катапультироваться в небо и, поймав там воздушный поток (его траекторию герой заранее рассчитал), навсегда улететь.

Стены в осиротевшей комнате покрыты советскими политическими плакатами, которые герой по бедности купил вместо обоев. Эти плакаты часто дают повод сравнивать инсталляцию Кабакова с пропагандистскими выставками, которые делал в конце 1920-х годов Лисицкий, покрывая стены фотомонтажами. Как бы получается, что Кабаков — это такой анти-Лисицкий: тот в 1925 году вернулся в СССР и стал одним из главных пиарщиков сталинизма в интернациональном мире, Кабаков же вырвался из пропаганды в область подлинной свободы, то есть на Запад. Тем более что у Кабакова есть огромное количество произведений, связанных с летающими людьми, как у Шагала, тоже эмигранта.

Действительно, в СССР не было свободы и была цензура. Но требуется уточнение: свободы лишали в плане передвижения, а цензура, напротив, была способна справиться только с вещами недвижимыми. Проще говоря: с конца 30-х годов власть не разрешала выезд из страны и контролировала все то, что демонстрируется в статично висящей вертикальной плоскости (фильмы, монументы, плакаты, пожарные стенды, панно, стенгазеты, картины в музеях). Но ни на умы своих граждан, ни на то, что циркулировало по стране, так сказать, в горизонтальной плоскости (альтернативные сети самиздата или то же искусство, но тоже передаваемое из рук в руки в виде листов бумаги), у нее ни воли, ни личного состава никогда не хватало. В результате все вертикальное и статичное стало в СССР иконой власти, а все горизонтальное, пусть даже и подцензурное (например, журнал "Химия и жизнь"), считалось как бы более свободным и достойным. Газета, журнал, книга никогда не предъявлены потребителю как знак авторитета, с ними можно внутренне поспорить, а то и вырезать фото членов Политбюро и играть ими в карты (нужен был определенный опыт, чтобы знать, бьет ли Соломенцев Капитонова или наоборот, но многие разбирались в этом). Со стенгазетой так поступить было бы сложно. Вывешивание чего бы то ни было в вертикальной плоскости означало официализацию; передача из рук в руки — возможность издевки и пририсовывания рожек. Именно поэтому книжные графики всегда имели в СССР репутацию людей в принципе более прогрессивных, чем живописцы. И именно из состава графиков и рекрутировался московский концептуализм в лице Кабакова, Виктора Пивоварова, Эрика Булатова, позже Вадима Захарова и других.

Таким образом, получается, что советская власть держала и не пущала, а художники сумели взять и улететь, хотя бы символически — произведения их летали. Но все не так просто.

Дело в том, что подлинно советским, коммунистическим произведением искусства (как это мыслилось в 20-е — начале 30-х годов) была вовсе не вертикальная икона, а некое диалектическое пространство между вертикалью и горизонталью, совершенно новое измерение. Пионером тут был Лисицкий. В начале 1920-х он рекомендовал показывать свои абстракции в различных плоскостях, чтобы смотреть на них то сверху вниз (как на книгу на журнальном столике), то снизу вверх (вращая над головой). Постепенно вторая позиция побеждает — искусство начинает мыслиться где-то в небе. Об этом же думали и архитекторы, рисовавшие гигантские арки, и живописцы, мечтавшие писать лучами в воздухе, и кинорежиссеры и фотографы, снимавшие лежа на спине. Глядеть на пролетающие над головой самолеты и переживать экстаз, но не утрачивать при этом критического разума — трудно. Но возможно. Более того, только такой взгляд казался Лисицкому (как и Дзиге Вертову) объективным: взгляд, в котором примиряется измерение государства и измерение гражданского общества, где нет единственной заданной точки зрения, а есть свобода мнений, где можно критиковать, но не с позиции стороннего наблюдателя, а с позиции активного участника. Это, собственно, и была Великая Утопия: синтез иерархического с демократическим, социализм с человеческим лицом. Утопия, которая, как известно, не удалась.

Не удалась? Но мы знаем довольно большое количество человеческих лиц, воспитанных именно социализмом с его неограниченными запасами внутренней свободы и свободного времени. Это уникальные люди, рожденные уникальной исторической ситуацией. Один из них Кабаков, других вы увидите вокруг себя, а если повезет, то и в зеркале. Так, может быть, предположить, что персонаж Кабакова свою свободу обрел не после своего бегства, но в самый момент его и даже именно что до, когда строил свою машину и проводил научные расчеты (в свое свободное время), то есть в СССР? Герой ведь мог бы мелкобуржуазно отдыхать в своей комнате на раскладушке. Однако советские плакаты ему этого не дали: их буйная освободительная энергетика, которую они, пусть в гомеопатических дозах, сохранили с 20-х годов, активизировала его изобретательский порыв и просто-таки заставила трудиться ночами, а потом подняться в воздух. Он всем, в том числе и своим освобождением, обязан именно этой энергии коммунистической идеи, которая видела свободу в творчестве и самореализации. Возможно, против такого сравнения не возражал бы и Лисицкий. Во всяком случае, его выставка "Пресса" в Кельне (1928) включала в себя круглое потолочное панно с надписью по спирали "Пролетарии всех стран, соединяйтесь" и "СССР" (по-немецки), что, конечно же, было не чем иным, как приглашением улететь из мира капитала.

Я думаю, что это будет совершенно правильное предположение. Сам факт рождения в СССР независимого искусства после второй мировой войны наконец-то реализовал программу по развитию "творческой самодеятельности" трудящихся. Теперь она повернулась против государства — но по Марксу, честно говоря, так и должно было быть. Возможно, нам тоже — ну пусть лишь ради художественных достижений — стоит научиться улавливать хотя бы дальнее эхо тех мощных эмансипирующих энергий 20-х годов, которые выбросят нас в космос. Только машина изобретателя Комарова (так его звали) теперь в Центре Помпиду, и придется строить свою.