выставка диковинки
В выставочном зале Успенской звонницы Кремля открылась выставка "Кунсткамеры Габсбургов: магия природы и механизм Вселенной", привезенная в Москву знаменитым венским Музеем истории искусств (Kunsthistorisches Museum). Представлены на ней предметы из коллекций двух знаменитых Габсбургов: эрцгерцога Фердинанда II Тирольского (1529-1595) и императора Рудольфа II (1552-1612). Магии природы дивился СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Формально выставка продолжает многообещающий выставочный проект "Королевские и императорские сокровищницы в Кремле". Проект этот, безусловно, торжественен и эффектен, но сама идея показать несколько десятков (двадцать-тридцать-сорок) драгоценных предметов из такой-то европейской монаршей сокровищницы в трех шагах от Оружейной палаты с ее многотысячными запасами драгоценностей слишком уж обязывает. В этом смысле предыдущая (первая) выставка проекта — драгоценные сосуды из личного собрания французских королей — образец не слишком удачный. Сосуды были и интересные, и красивые, и чудной работы, а все равно какой-то экзистенциальный голод экспозиция оставляла: сознанию, которое взбудоражено словами "королевская сокровищница", нужно, видимо, нечто большее, чем несколько со стерильной бесстрастностью предъявленных молчаливых артефактов.
Так вот, с сокровищами Габсбургов все обстоит совершенно по-другому. Видимо, потому, что они — не из сокровищниц, а именно из кунсткамер, и кураторы всячески старались подчеркнуть причудливый и многогранный характер этих самых коллекций. Благо для того, чтобы это подчеркнуть, и ни к каким особенным приемам прибегать не надо. Просто сначала тщательно отобрать предметный ряд, а потом эти вещи расставить. И все. Дальше уже они сами делают все, что нужно: обнаруживают систему ассоциативных связей между собой, демонстрируют миросозерцание своего века (XVI--начало XVII), портретируют своих венценосных хозяев (меланхолики и эрудиты, верящие одинаково страстно и в Троицу, и в ренессансную доблесть, и в магию), наконец, просто призывают любоваться своей раритетностью и невероятной изысканностью своего вида. Это тот редкий случай, когда экспозиция, с одной стороны, цельна и самодостаточна, как любая из входящих в нее механических научных диковинок, а с другой — способна провоцировать невероятное количество пояснений и толкований.
То есть можно просто любоваться предметами, вышедшими из рук немецких ювелиров конца XVI века. А тут есть чем любоваться, ювелирное искусство эпохи маньеризма особенно гедонистично, в нем все доведено до максимально красивой крайности: рафинированность форм и очертаний, редкостность материалов (раковины, клыки, рога, черепашьи панцири...), усложненность орнамента, насыщенность иконографической схемы. Теоретически можно, вероятно, пренебрегая эстетической стороной, дивиться одной диковинности выставленных вещей — и тут опять же есть чему дивиться. Например, идее сделать из черепашьего панциря имитацию рога и оправить ее в золото. Или камням, извлеченным из желудка лам (так называемым безоарам) и опять-таки снабженным дорогой оправой: им приписывались чудодейственные медицинские свойства. Или рогу яванского носорога, который превращен в кубок настолько причудливой формы и с такой причудливой резьбой, что его можно было бы запросто и без колебаний отнести к позднему art nouveau, если не знать подоплеки. А можно, наконец, воспринимать эту выставку как конспект сведений по культуре позднего Ренессанса, такой тепличной, такой переутонченной, такой трогательной в ее бессильных мечтах об "универсальном знании", в котором примирялись бы и естественные науки, и богословие, и математика, и каббала, и алхимия с астрологией, и магия, и эстетика. Оттолкнувшись от любого эскспоната, можно, вероятно, написать с полдюжины занимательных эссе в духе структуралистской учености — и все равно не исчерпать всех смыслов и подтекстов. Для научно-популярной выставки это, надо сказать, неплохо.
На самом деле внутри этой выставки, которую при желании можно воспринимать как скопище красивых и драгоценных метафор, есть предмет, который является в каком-то смысле метафорой всей экспозиции. Это портрет Рудольфа II в виде бога Вертумна кисти Джузеппе Арчимбольдо. Висит он на почетном месте, что и понятно: по степени всеобщей известности это полотно (изображающее лицо монарха, сложенное из овощей и фруктов) может тягаться хоть с Джокондой. Портрет, прозябающий в шведском замке Скоклостер, привезли в Москву едва ли не впервые, и оказалось, что в действительности эта странная арчимбольдовская живопись выглядит вовсе не такой смешной и пошловатой нелепицей, как на репродукциях. Многочисленные садово-огородные плоды, складывающиеся в портрет, выписаны без тени улыбки, с такой же аккуратностью и серьезностью, как если бы Арчимбольдо рисовал не шуточный портрет, а ученый натюрморт на тему "Vanitas" — "Суета сует". Зачем государю Священной Римской империи, главному монарху на земле, портрет из кабачков и яблок? Зачем этот портрет из кабачков и яблок делать с таким глубокомысленным тщанием? Вероятно, затем же, за чем и кунсткамера собирается. Потому что, сколько ни рефлексируй по поводу этих вещей, все их толкования — ученая игра и игрой останутся. А помимо игры есть только беспрецедентный набор уников — редкостных, красивых и бессмысленных.