Обозреватель “Ъ FM” Петр Воронков рассказывает о поэте, путешественнике и африканисте.
Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
Санкт-Петербург сегодня, Васильевский остров, Тучков переулок, дом 17. Здесь в комнате квартиры №29 жил последний рыцарь Серебряного века Николай Гумилев с женой Анной Ахматовой.
«Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам,
И отдыхаю в радостном саду».
Гумилев даже родился во время бури и, естественно, няня не ошиблась, напророчив ему бурную жизнь. «Мое детство было до крайности волшебным,— вспоминал поэт. — Я был колдовским ребенком. Я жил в каком-то мною самим созданном мире, еще не понимая, что это мир поэзии».
Его жизнь не летела, не ползла — она фонтанировала приключениями. Если бы не блестящие стихи, его вполне можно было назвать путешественником. Европа, Азия, Африка… Некоторые экспедиции были по-настоящему опасны. Он отбивался от крокодилов, ночевал в дикой саванне, охотился на леопардов, носил шубу, сшитую из двух шкур, причем, одна из них, была его личным трофеем.
Он эпатировал соседей и своим пальто в талию а-ля Пушкин, и подведенными бровями, и накрашенными губами. Правда, в литературных кругах того времени это было принято и называлось «исправить внешность».
Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминает, что Гумилев всю жизнь оставался «тщеславным, отчаянно храбрым мальчишкой». Многие искусствоведы добавляют — крайне влюбчивым. Парадокс! Влюбчивым и одновременно любившим одну женщину — Анну Ахматову. Пять раз она отвергала его руку, и два раза он пытался свести счеты с жизнью, прежде чем она согласилась. Тем не менее это не помешало ему без памяти влюбиться в поэтессу Черубину де Габриак, которую он никогда не видел, что впоследствии, кстати, привело к дуэли с Максимилианом Волошиным. Но об этом как-нибудь отдельно.
Конечно, новая власть после 1917 года не могла пройти мимо такой яркой личности. В 1921-м его обвинили в заговоре и расстреляли, причем сделали все настолько оперативно и неожиданно, что питерская интеллигенция ахнула. Поползли какие-то страшные слухи, свидетельства якобы очевидцев. Лишь только мать поэта не верила ни в какие расстрелы, говорила, что Коля ее уехал в свою любимую Африку, где и пережидает тяжелые времена.