выставка графика
В расположившейся в Центральном доме художника галерее Елены Зениной открылась выставка "Порфирий Лебедев. Москвы наследие". Работы забытого советского художника рассматривала ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Ностальгия по советской идиллии сегодня в моде. Выставка графики Порфирия Лебедева (1882-1974 годы) проходит в рамках проекта "Искусство советского периода", на котором, собственно, и специализируется галерея Елены Зениной, ранее показавшая выставки советского фарфора 1940-1970 годов и "Жанр в искусстве социалистического реализма". Дабы безотказно зацепить любителей советской старины, авторы экспозиции Порфирия Лебедева даже выстроили в зале этакую почти кабаковскую "инсталляцию", реконструирующую рабочее место советского художника 50-х: пачки "Беломора", стакан в подстаканнике на деревянном столе, покрытом скатертью с шитьем, чудная настольная лампа в стиле "сталинского ампира", украшенная ажурным орнаментом с серпами и молотами, фарфоровая статуэтка старорежимного туриста в чабанской шляпе и шнурованных ботинках на резной этажерке, антикварный радиоприемник с календарем. Среди всех этих умилительных реликвий советской эпохи наименее типичным выглядит, собственно, разместившийся на дачном мольберте пейзаж в стиле немудрящего приусадебного импрессионизма, слишком нейтрального для соцреалистической кондовости.
Порфирий Лебедев вообще не слишком похож на пародийно-сусальный образ советского художника. Уроженец села Камешки в Самарской области, в 1900-х он перебирается в Петербург, встречается с Серовым и Репиным, в 1910-е становится руководителем изостудии в Уфе, где общается с Давидом Бурлюком и даже выполняет с ним совместный заказ — расписывает кабинет одного из высокопоставленных уфимских чиновников, который, впрочем, так и не решился работать среди стен, расписанных зелеными лошадями,— совместный опус Бурлюка и Лебедева безжалостно закрашивают. С 1922 года Порфирий Лебедев живет в Москве и преподает рисование в Кремлевской школе для сирот и беспризорников. В 1937 году художник репрессирован. Освободили Лебедева в 1944, а после реабилитации в 1957 году он возвращается в Москву и работает над серией картин "Архитектурные ансамбли Москвы", которая и составляет основную часть экспозиции в ЦДХ.
Сегодня Москва 50-х — сюжет, сам по себе обреченный на успех. Но тех, кто надеется увидеть на выставке оптимистические рапорты о возведении новостроек или парадные виды сталинской архитектуры, работы Порфирия Лебедева могут и разочаровать. Он рисовал не ту советскую Москву, которая уходит в небытие сегодня и поэтому является самым модным объектом ностальгии, но тот город, который исчезал на его глазах,— старые дворы, сносимые при строительстве Нового Арбата, старые церкви, "соцгорода" 20-х. В работах Лебедева нет пассеизма, и он не делает разницы между особняками XIX века и бараками 20-х. Город на его гуашах и акварелях еще выглядит обескураживающе провинциальным. Кутузовский проспект кажется какой-то проселочной дорогой, и даже вокруг храма Василия Блаженного растут какие-то сельские кусты.
Столь же вневременными (скорее вековечно российскими, нежели советскими) выглядят и его подчас забавные и неожиданные жанровые сцены. Могучие, с трудом втискивающие свои дебелые тела в корсажи и пачки "Балерины". Три писаных явно с одного натурщика голых мужика на пляже ("На берегу моря"), про которых художник явно не может решить: рисовать ли их как классических атлетичных ню, или как есть, то есть в виде лысоватых и дряблотелых дядек. Резвящаяся в траве нимфетка в красной косынке и с обнаженным плечиком, которую художник выделил в гурьбе "кремлевских" детей. Драматический "Товарищеский суд", в котором участвуют только женщины.
"Суд", пожалуй что, единственная отчетливо советская (хотя бы по своим реалиям) работа на выставке. Но в общем, в творчестве Порфирия Лебедева нет ни густопсового соцреализма, ни контрабандного наследия авангарда: это милая и непритязательная, типично российская помесь передвижнического реализма с одомашненным импрессионизмом. Приди кому в голову сделать выставку Порфирия Лебедева лет десять назад, его обязательно представили бы как жертву гонений, скрытого нонконформиста, отстаивающего опальный импрессионизм и оплакивающего исчезающую дореволюционную Москву. Сегодня, для того чтобы привлечь к нему внимание, его выставляют как "советского художника".