120 лет назад в американской прессе начался спор о том, как правильно писать о животных. Натуралисты, тяготеющие к науке, обвиняли писателей-анималистов в лживом изображении природы и попытках сделать из животных людей. Те в ответ настаивали на том, что в их описаниях гораздо больше правды, чем может показаться. Спор продлился более четырех лет и дошел до президента США, но победителя не выявил. Ульяна Волохова рассказывает, почему книги о животных оказались такой болезненной и актуальной темой и о чем на самом деле спорили натуралисты, анималисты и президент.
Теодор Рузвельт на сафари, Кения, 1909
Фото: Kermit Roosevelt; Library of Congress
Теодор Рузвельт на сафари, Кения, 1909
Фото: Kermit Roosevelt; Library of Congress
Глава первая, в которой президент обличает натуралистов-самозванцев
В июне 1907 года популярный американский журнал Everybody’s Magazine вышел с неожиданным материалом. В нем действующий президент США Теодор Рузвельт рассуждал о литературе, вернее, о конкретном жанре — произведениях из жизни животных. Объектом его внимания стали такие авторы, как Джек Лондон, Уильям Лонг, Эрнест Сетон-Томпсон и Чарльз Робертс. Всех их, по мнению Рузвельта, объединяло одно: в своих книгах они давали извращенное представление о природе.
В разборе ошибок писателей-натуралистов президент был дотошен. В повести Джека Лондона «Белый клык» (1906) он ставил под сомнение реалистичность битвы между северным волком и бульдогом: сила северного волка, утверждал Рузвельт, такова, что он одним броском может порвать связки лошади или выпотрошить быка, но у Лондона он неимоверно долго борется с бульдогом, чей вес едва ли составляет треть его собственного, и бульдог, который в реальной жизни давно был бы разорван в клочья, продолжает сопротивляться. В той же книге северная рысь раздирала здорового волка, и сцена эта представлялась Рузвельту столь же правдоподобной, как если бы домашний котик разорвал на куски 15-килограммового боевого бультерьера. Еще хуже дела обстояли в книгах Уильяма Лонга («Белый волк», 1905; «Лесная школа», 1902, и др.), где волк ударом со спины прокусывал олененку сердце (с чем в реальной жизни могли бы справиться разве что бивни моржа, а никак не волчьи клыки), после чего еще долго преследовал раненую жертву, дикий хищник выводил заблудившихся детей из леса к дому, олениха организовала целый детский сад и учила оленят прыгать, а куницы мирно уживались с рысями. Любовь натуралистов к рысям вызывала особое раздражение у Рузвельта: ни один из них, полагал он, не имел ни малейшего представления о том, что это за зверь.
Рузвельт не впервые выступал с экспертным мнением по вопросам литературы. Годом ранее в переписке с Эптоном Синклером он рассуждал о творчестве Золя, Толстого и Горького, отмечая, что сравнение с последним вряд ли можно воспринимать как комплимент, поскольку неудача русской революции, по его мнению, была обусловлена именно тем, что в России было слишком много предводителей вроде Горького, следуя за которыми, оказаться можно было разве что в торфяном болоте. В этот раз, однако, Рузвельт высказывался публично, используя свой авторитет для обличения вранья в книжках о природе. Не то чтобы он ничего не понимал про природу литературы: в этом же интервью он отмечал, что животные в книгах могут быть сколь угодно далеки от своих реальных прототипов, если речь идет о сказках или баснях: Багира, Балу и Каа в книге о Маугли — всего лишь очаровательные инкарнации прекрасного принца и Джека — покорителя великанов, заявлял он, а потому никто не ждет от них правдоподобия. Рузвельт явно понимал, чем книги отличаются от жизни, но в данном случае он выступал не столько в роли литературного критика, сколько в роли ответственного любителя природы.
В предисловии к интервью журналист Эдвард Б. Кларк называл Рузвельта «мировым авторитетом в области крупных млекопитающих Северной Америки» и отмечал, что, даже живя в Белом доме, тот продолжает наблюдать за природой. У Рузвельта, страстного охотника и натуралиста-любителя, действительно были определенные заслуги в этой области: помимо четырех книг наблюдений за природой, последняя из которых — «Семья оленей» — вышла в 1902 году, когда Рузвельт уже стал президентом, он на протяжении долгого времени сотрудничал с Биологическим обществом и периодически снабжал его чучелами своих охотничьих трофеев. Так, благодаря ему в распоряжении ученых появились чучела равнинного волка, койота, черного медведя из Миссисипи и Колорадо, а также нескольких пум. В критике писателей-натуралистов Рузвельт постоянно апеллировал к своему опыту, но выступить перед публикой с обличением искажений в описании природы его заставила не цеховая гордость, а исключительная значимость обсуждаемого явления.
«Сохранение дикой природы нашей страны зависит от того, насколько нам удастся возбудить интерес к ней в молодежи. Если кормить детей выдумками, реальное знакомство с природой станет разочарованием. Из этого разочарования родятся недоверие и утрата интереса» — таким выводом президент завершал свое выступление. Главной проблемой натуралистов-самозванцев, по его мнению, были даже не сами их книги, сколько то, что эти книги читали как достоверные описания природы — и даже предлагали детям в качестве пособий по естествознанию в школе. Популярность «натуралистов-самозванцев» представлялась Рузвельту большой общественной проблемой, и для его беспокойства были основания: Америка действительно переживала в этот момент настоящий бум интереса к дикой природе.
Глава вторая, в которой все отправляются на природу
В европейской культуре повышенный общественный интерес к природе был связан с литературным течением сентиментализма, а затем романтизма. С описаний сельского пейзажа в разные времена года шотландский поэт Джеймс Томсон в 1720-е начал сентиментальную традицию поиска в природе умиротворения и идиллии. К середине XVIII века, во многом благодаря Руссо и его «Новой Элоизе», стремление к простой жизни и чувственное переживание единения с природой стало настоящей модой и создало новое направление туризма — не к античным развалинам, а к живописным пейзажам. Пришедший на смену сентиментализму романтизм расширил географию поездок: мечущиеся герои поэм и романов переживали бурю противоречивых чувств и находили отклик в природной стихии. Америка осваивала эту традицию с небольшим опозданием.
К тому моменту, как в европейском обществе возникла потребность в отдыхе от городской суеты, в США такой проблемы еще не было. Новый континент только начал заселяться европейцами, и дикая природа была не экзотикой, а реальностью, с одной стороны, ставящей под угрозу выживание, а с другой — предоставляющей огромное количество ресурсов для него. Интерес к природе как к ценности самой по себе, а не как к ресурсу в американском обществе начал формироваться лишь в середине XIX века. Сегодня главным памятником этого перелома считается «Уолден, или Жизнь в лесу» Генри Торо (1854) — книга, которая в XX веке стала практически библией для всех, кто мечтал вернуться к природе. Но для современников гораздо более значимой книгой оказались «Сельские часы» Сьюзен Купер (1850) — почти научный дневник наблюдений за птицами и растениями тогда еще довольно сельского пригорода Нью-Йорка, проиллюстрированный самой Купер, дочерью классика американской приключенческой литературы Фенимора Купера, пользовался огромным читательским спросом.
В конце 1860-х интерес стал перерастать в настоящий бум. Во-первых, на фоне экономического восстановления после Гражданской войны, индустриализации и урбанизации американцам тоже наконец понадобилась особое приобщение к природе. Во-вторых, повышению интереса способствовали программные труды Чарльза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора» (1859), «Происхождение человека и половой отбор» (1871) и «Выражение эмоций у людей и животных» (1872), из которых следовало, что между человеком и дикой природой существует реальная биологическая связь: «Как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно состоит только в степени, а не в качестве». Размышления о том, что объединяет людей и животных, захватили американское общество: богатые и бедные, взрослые и дети — в выходные, праздники, каникулы и будни все стали регулярно выезжать за город (или хотя бы выбираться в городские парки), чтобы понаблюдать за природой.
Фото: Library of Congress
Фото: Library of Congress
Фото: Keystone View Company; Library of Congress
Фото: Eastman Kodak Company
Спрос на поездки за природой к концу века породил обширную инфраструктуру. У поездов появились остановки буквально в чистом поле, на которых туристы могли выйти, чтобы остаться с природой наедине. На вершинах гор строили фуникулеры и прокладывали платные дороги для автомобилей. В огромном количестве открывались кемпинги, детские лагеря на природе принимали до полумиллиона детей в год. Для велосипедов — распространенного способа передвижения на природе — Kodak выпустил специальный нарульный фотоаппарат, чтобы делать во время прогулки снимки живописных мест. Книжные магазины были завалены путеводителями по окрестностям и открытками с пейзажами. Магазины готового платья предлагали костюмы для пикников и походов для мужчин и женщин, а ювелиры — комплекты «облегченных и практичных» украшений для туристок. В журналах печатали советы в духе «Как оставаться леди на природе». Не удивительно, что довольно скоро помимо специальной одежды, техники и средств передвижения у любителей природы появилась и специальная литература — книги, в которых главными героями были дикие звери.
Глава третья, в которой звери очень похожи на людей
«Я поставил перед волком воду и мясо, но он и не взглянул на них. Он лежал спокойно на животе, устремив пристальный взгляд желтых глаз мимо меня, ко входу в ущелье, и дальше, в прерию, где он царствовал. <...> Я ждал, что ночью он станет призывать свою стаю. Но он уже однажды призывал ее в минуту отчаяния, и тогда никто не явился. Больше он не захотел звать. Он потерял и силу, и свободу, и подругу. Когда настало утро, он все еще лежал спокойно, точно отдыхал. Но он уже был мертв».
Так заканчивался рассказ «Лобо» из сборника «Дикие животные, которых я знал» натуралиста и охотника Эрнеста Сетон-Томпсона. Книга вышла в 1898 году, и рассказ «Лобо» о волке, которого никто не мог победить, пока гибель волчицы от рук охотника не сломила его дух, произвел на публику особенно сильное впечатление. Историй о противостоянии животных и охотников хватало и раньше, но эта была особенная — читатель мог проникнуть во внутренний мир волка. До этого писатели нередко наделяли животных человеческими чертами, но это делало их только странными людьми в животных обличьях, здесь же речь шла именно о волке — и о чувствах, которые он испытывает в своей волчьей жизни. Формально Сетон-Томпсон не был пионером такой литературы. Первой книгой о внутренних переживаниях животного принято считать роман британской писательницы Анны Сьюэлл «Черный Красавчик» (1877), написанный как рассказ о своей жизни английского породистого коня, прошедшего путь от холеной лошади в богатой сельской усадьбе до тягача лондонского кэба. Книга, в которой конь делился болью, которую он испытывал во время работы, и любовью к своим хозяевам, стала хитом в Великобритании и США. В случае с «Черным Красавчиком», однако, ни у кого не возникало сомнений в вымышленной природе повествования — книгу продавали и читали как роман и хвалили глубину воображения автора. Рассказы Сетон-Томпсона были устроены принципиально иначе: они позиционировались не как художественная литература, а как документалистика — заметки натуралиста, из которых наравне с тем, что животные едят, как размножаются и как роют норы, можно было узнать, что они чувствуют, упуская добычу, теряя потомство или встречая человека. Мыслящими и чувствующими существами здесь оказывались не только лисы, куропатки и волки, но даже деревья. Так в американской литературе возник жанр реалистического анимализма.
Для современников эти книги стали откровением. Прежде натуралисты публиковали лишь дневники наблюдений за животными — этот жанр тоже был очень популярен, но природа в таких книгах молчала, оставалась загадкой. Тут она наконец заговорила — нашлись люди, которые смогли понять ее язык. Книги Сетон-Томпсона и других анималистов — Уильяма Лонга, Чарльза Робертса — буквально разлетались, издательства боролись за право печатать их, выпускали десятки дополнительных тиражей («Дикие животные, который я знал» Сетон-Томпсона выдержали за первые четыре года 16 изданий) и утверждали, что в любой семье, у которой были средства покупать книги, обязательно был как минимум один сборник рассказов анималистов.
Во многом благодаря популярности этого жанра получила успех и дебютная книга Джека Лондона «Зов предков», вышедшая в 1903 году. Будущий активный борец за права животных, недавно вернувшийся с золотых приисков и без особого успеха пытавшийся запустить свою литературную карьеру, написал повесть о домашней собаке, сначала вынужденной стать ездовой, а затем и вовсе сбежавшей к волкам. Сюжет отчасти напоминал «Черного Красавчика», но «Зов предков» был написан от третьего лица, хотя и описывал мир во многом глазами собаки. Впрочем, взгляд этот отличался от человеческого разве что непониманием каких-то реалий — во всем остальном животные в книге мало чем отличались от людей. Они тоже участвовали в борьбе за существование и тоже подчинялись законам природы, более того — жили по тем же нравственным законам. У главного героя — пса Бэка — была своя профессиональная гордость, было то, что «и человека и зверя делает великим», а именно — воображение, он был готов на бунт ради достижения своей цели и на подвиг ради любви, он стонал и выл «от муки бытия», в нем жили те же инстинкты, «что гонят людей из шумных городов в лес и поля убивать живых тварей свинцовыми шариками». В общем, по точному замечанию одного из героев, Бэк был как человек, только не умел говорить.
Фото: Library of Congress
Фото: The Henry Ford Digital Collections
Именно это сходство с людьми, демонстрация того, что животным не чужды те же проявления добродетелей и пороков и те же свойства характеров, что они способны на ненависть, милосердие, мечты и грусть, одним словом, то, что в этих животных можно было узнать себя, и обеспечивало популярность литературе анималистов. Естественно, у такого подхода не могло не найтись оппонентов. В марте 1903 года в журнале The Atlantic Monthly была опубликована статья авторитетного натуралиста Джона Берроуза «Настоящая и поддельная естественная история» — яркими образцами последней в ней выступали «Дикие животные, которых я знал» Сетон-Томпсона и «Лесная школа» Уильяма Лонга. «Лесная школа» вызывала особое негодование Берроуза, как и свойственная обоим авторам идея, что взрослые животные занимаются обучением молодых и даже наказывают их за неподчинение. Концепция «лесной школы» представлялась Берроузу не более реальной, чем существование лесной церкви, лесного парламента и собрания лесных благотворителей: животные, писал он, рождаются с готовыми инстинктами, им не требуется воспитание, и попытки утверждать обратное лишь свидетельствуют о том, что эти авторы никогда не были в лесу, а все свои знания о нем почерпнули из сомнительных журналов для любителей отдыха на природе. За природой необходимо наблюдать и фиксировать имеющиеся данные, заявлял Берроуз, все попытки дополнить и расцветить эти наблюдениями чувствами, поставить себя на место животных неминуемо ведут к карикатурному их изображению и превращают такие рассказы в блестящие подделки.
Уильям Лонг ответил Берроузу два месяца спустя в журнале The North American Review. Он заявил, что в его задачи не входит изучать природу так, как это делают ученые, он просто наблюдает и рассказывает о том, что видит, и чувства играют здесь важную роль. «Может быть, природа в описании поэтов и мыслителей менее точна, но она гораздо более правдива и реальна, чем природа ученых, поскольку эмоции более реальны, чем факты, а любовь более реальна, чем расчет». Так начался литературно-научных спор о животных, в который в конце концов оказался втянут президент США.
Глава четвертая, в которой все защищают животных
Одним из главных предметов этого спора стал вопрос о том, что определяет поведение животного, инстинкт или разум. Учатся ли они у старших или на своем опыте — или их поведение запрограммировано природой? Берроуз утверждал, что «поведение животных гораздо больше похоже на поведение природных стихий, чем на поведение человека. Животные обладают способностью рассуждать в той же степени, в какой способностью рассуждать обладает камень или дерево». Когда-то похожим образом о животных рассуждал Рене Декарт, но к началу XX века эта позиция уже не выглядела современной.
Благодаря Дарвину и его «Происхождению видов» общим местом стало не только существование у человека и животного общего предка, но и то, что человеческий разум тоже эволюционировал из животного, а значит — потенциалы мозга и психики человека и животного пусть и не равны, но сопоставимы. В 1883 году друг и последователь Дарвина Джордж Романес в книге «Интеллект животных» высказывал мнение, что животные, как и люди, размышляют и обдумывают стратегию поведения, оказываясь в новой ситуации. В 1898 году психолог Эдвард Торндайк провел первое бихевиористское исследование и установил, что животные умеют работать на результат методом проб и ошибок и успешно учиться на собственном опыте. Писатели-анималисты, хоть нередко и драматизировали свои описания животных, в целом следовали за научной мыслью — это признавали даже те натуралисты, которые поддерживали в дискуссии Берроуза. За вопросом о том, чем обусловлено поведение животных, стоял другой: как человек должен себя вести по отношению к ним? Вступление в этот спор президента переводило разговор на новый уровень.
В течение недели после выхода Everybody’s Magazine с интервью Рузвельта The New York Times и The Washington Post опубликовали ответные интервью Уильяма Лонга, а после за комментариями к Лонгу, Рузвельту и Берроузу обратились и другие издания. Защита Лонга поначалу была прямолинейной: он собрал рассказы людей, которые тоже видели, как вальдшнеп фиксирует себе глиной сломанную лапку, разыскал индейца сиу, который был его проводником на Ньюфаундленде, и взял с него показания под присягой о волках, протыкающих сердце олененка со спины. Эти аргументы лишь усилили нападки оппонентов и насмешки в прессе. Тогда Лонг сменил тактику и начал тиражировать заявления о том, что все наблюдения Рузвельта за животными проходили обычно на охоте: «Г-н Рузвельт — это человек, который получает огромное удовольствие от того, что носится по лесу и убивает все на своем пути. Идея о том, что он может выступать как натуралист, абсурдна. Едва ли за сворой своих собак он способен рассмотреть диких животных и что-то заметить в их поведении». Новая тактика возымела успех: газеты начали печатать карикатуры на охотящегося президента — защитника животных и уличали его в лицемерии. В ответ Рузвельт опубликовал новую статью в Everybody’s Magazine, в которой переложил ответственность на издательства, попустительствующие лжи и вводящие читателей в заблуждение. Позиция его, однако, уже не выглядела так убедительно.
Фото: Smith Collection / Gado / Getty Images
Фото: Clifford K. Berryman Cartoon Collection
Фото: The Miriam and Ira D. Wallach Division of Art, Prints and Photographs / NYPL
Фото: George Rinhart / Corbis / Getty Images
Справедливости ради стоит сказать, что Рузвельт, хотя и не впервые становился объектом насмешек из-за своего пристрастия к охоте (в 1902 году одна из карикатур на него вдохновила Морриса Мичтома на создание мягкой игрушки «мишка Тедди»), в действительности немало сделал для защиты природы. В 1906 году он принял эпохальный закон «О древностях», обеспечив президенту США право наделять статусом национального памятника природные объекты, что включило их защиту в сферу национальных интересов США. Казалось бы, у него был достаточный авторитет, чтобы одержать над оппонентами верх, и после второй статьи книги анималистов действительно убрали из школьных списков литературы по естествознанию. Однако общественная реакция на развернувшееся обсуждение демонстрировала, что та позиция, которую представлял Рузвельт, уходила в прошлое. Он был человеком старой Америки — той, где природа была опасностью и ресурсом, где животные не разговаривали и не чувствовали, а люди возвышались над ними и подчиняли их себе. Спор об анималистах свидетельствовал, что отношение к животным изменилось: начинался XX век, который приоткроет человеку глубины его сознания и подсознания, и интерес к чувствам, которые могут испытывать животные, был лишь одной из примет нового интереса к психике как таковой.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram