премьера опера
Проводящая Мюнхенский оперный фестиваль Баварская государственная опера работает со многими ведущими режиссерами современности — в ее афише спектакли Петера Конвичного, Петера Муссбаха, Дэвида Паутни, Николауса Ленхоффа — но никого не любит так, как американца Дэвида Олдена, за последние десять лет ставшего подлинным фаворитом Мюнхена. На его спектакле побывал МИХАИЛ Ъ-ФИХТЕНГОЛЬЦ.
Олден предпочитает ставить в Европе — на американской родине его творения сочли бы слишком экстравагантными, кроме того, там он имеет прямого конкурента в виде своего alter ego — брата-близнеца Кристофера Олдена. В Мюнхене он утвердился в общественном сознании как умелый интерпретатор барочной оперы, заявив о себе спектаклями, которые ныне являются уже классикой жанра — "Ариодантом" Генделя и "Коронацией Поппеи" Монтеверди. Его блестящее умение обыгрывать театральные штампы (на которых, собственно, и строится барочная опера), буйная фантазия сценографа и невероятная эксцентрика работают безотказно, когда речь идет о XVII или XVIII столетиях, хотя за свои опыты в операх более позднего времени он не раз поплатился зрительским "буканьем". Романтическая эпоха ("Пиковая дама" Чайковского или "Тангейзер" Вагнера) не поддается модернизации, она слишком однозначна по своей поэтике, чтобы искать в ней подтексты и двойные смыслы, а именно это Олден любит делать более всего. Два свежих творения режиссера, представленные на фестивале — "Калисто" Кавалли и "Лулу" Берга, отчасти подтвердили, отчасти опровергли его сложившийся образ у местных меломанов.
"Калисто", принадлежащая перу младшего современника Монтеверди Франческо Кавалли и впервые поставленная в Венеции в 1651 году,— идеальный материал для Олдена. В фривольной барочной трагикомедии о нимфе Калисто, соблазненной Юпитером (в обличье его дочери Дианы) и превращенной ревнивой Юноной в медведя, режиссер, его сценограф Пауль Штейнберг и художник по костюмам Буки Шифф развернулись вовсю. На сцене, как сказал бы поэт, смешались в кучу кони, люди (выясняющие между собой отношения смертные, боги, сатиры) и прочие парнокопытные, много пьют и балагурят, но взгляд постановщика на этих удивительно одинаковых в своей аморальности персонажей, скорее, грустен, и феерический гротеск, которым гарнирован греческий миф, лишь усиливает его меланхолию. В финале Калисто (английское сопрано Салли Мэттьюс), приняв новый звериный облик от Юноны (француженка Вероник Жан), на считанные мгновения попадает на Олимп — Юпитер (итальянский баритон Умберто Кьюммо) обещает принять ее в сонм олимпийских богов после того, как она закончит свою земную жизнь. Навстречу красавице-нимфе в свадебном наряде выплывают как две капли воды похожие на нее невесты — любовницы громовержца из других греческих мифов, и прежде чем она успевает попрощаться с Юпитером, ее вновь обряжают в медвежью шкуру и изгоняют на землю. Тихий финал оперы с истаивающим хоралом, неземное звучание которого филигранно воссоздано дирижером Айвором Болтоном,— один из самых прекрасных моментов не только оперы Кавалли, но и всего фестиваля в целом.
Сколь поэтичен барочный опус, столь шокирующе циничным вышел у Олдена шедевр ХХ века — опера Албана Берга "Лулу", одна из сложнейших партитур в мировой литературе. Атмосферу декадентской Европы рубежа веков он заменил удушьем одноэтажной Америки и дешевыми пластмассовыми интерьерами эпохи Энди Уорхола. Лулу, femme fatale нового времени, несет гибель каждому мужчине, встречающемуся на ее пути, страшный лик этой женщины обычно смягчается декадентской многозначительностью (все-таки литературная основа оперы — две драмы Франка Ведекинда), но у Олдена, отбросившего всякий поэтический флер, Лулу выходит откровенной шалавой, принимающей обличье трогательной нимфетки (в первом акте), вульгарной домохозяйки (далее), дамы из высшего общества и, наконец, уличной потаскухи. В блестящем ансамбле певцов (Катарина Карнеус, Франц Мазура, Роберт Ворле), собранным дирижером Михаэлем Бодером, царит американка Маргарита де Ареллано (Лулу) — сопрано с невероятным трехоктавным диапазоном и фигурой топ-модели; от ее телесного и вокального совершенства становится как-то не по себе. По Олдену, реальный мир Берга оказывается тождественен выдуманному миру Кавалли — и тут, и там людьми правят исключительно животные инстинкты.