премьера кино
Фильм "Скрытое" австрийского режиссера Михаэля Ханеке — едва ли не главное событие последнего Каннского фестиваля — показывают на московских экранах. Комментирует АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Режиссер Михаэль Ханеке давно и фанатично занят болезнями европейского общества. Он обнаруживает связь между насилием и его экранным изображением — связь, далекую от причинно-следственной, насмешливую, мистическую и несомненную. Две последние работы режиссера — "Пианистка" и "Время волков" — представляли собой два шага в сторону. Один — в психоанализ, другой — в социальную футурологию. Первый из этих фильмов стал триумфом, второй — провалом, но оба работали на расширение темы. "Скрытое" — возвращение к исходной точке и углубление уже освоенной скважины.
Михаэль Ханеке отказывается от патологических экстримов "Пианистки" и от философского глобализма "Времени волков". Он опять, как во времена молодости, делает локальный фильм без литературной и мифологической основы. Единственная уступка традиции "большого кино" — на главные роли выбраны статусные французские звезды. Даниэль Отой играет яппи-телеведущего, Жюльетт Бинош (она уже работала с Ханеке в фильме "Код неизвестен" — прелюдии "Скрытого") — его жену, работницу издательства, Анни Жирардо — его живущую в деревне мать. Некий неизвестный подбрасывает в парижский дом героев видеопленки, из коих следует, что за семьей следят. Следят непрестанно, подобно камерам скрытого наблюдения, установленным ныне во многих общественных местах — в Лондоне, Париже, далее везде.
Постепенно выходят из тени призраки прошлого и скелеты в шкафу больного подсознания героев. Однако ничего сексуального и фрейдистского. Жорж, хозяин дома, в детстве предал алжирского мальчика Маджида, родителей которого расстреляли во время волнений. Семья Жоржа собиралась усыновить его. Но ему самому не хотелось делиться детской комнатой, положением любимого сыночка — и он с жестокой изобретательностью сделал все, чтобы арапчонка сплавили в детдом. Теперь прошлое настигает главного героя: Маджид вырос без образования, чувствует себя изгоем и считает виновным в жизненном крахе не кого-нибудь, а Жоржа. Мотив иллюзии благополучной жизни, которая разрушается вторжением чего-то постороннего, был популярен в этом году в Канне. Это мог быть проникший в водопроводные трубы французского загородного дома скандинавский зверек лемминг (символ тайных желаний) или письмо в розовом конверте с сообщением о том, что у героя растет ненароком зачатый ребенок (сигнал к банальной мелодраме, пускай и подписанной именем Джима Джармуша). Фильм Михаэля Ханеке, как и "Лемминг" Доминика Моля, можно причислить к психотриллерам. Но он замешен на совершенно других дрожжах.
Это не триллер, а "фильм о триллере". Режиссер описывает постиндустриальное мультимедийное общество с его комплексом вины и агрессии. Он погружает свой скальпель в тело XXI века, лишенное спокойных снов, содрогающееся от призраков шахидов, бомбистов и просто лиц некоренной национальности. Это тело чувствует себя под прицелом невидимого ока, которое фиксирует каждое движение, каждую судорогу. Око террористов или спецслужб — не важно. Страх — питательная среда тоталитаризма и сбывающихся предсказаний Оруэлла. В 1984 году казалось, что они остались в прошлом, теперь ясно, что именно тогда, на излете коммунизма, все только началось. Кино как часть системы Global Media провоцирует вуайеризм и эксгибиционизм. О частной жизни, где существует нечто "скрытое", отныне можно только мечтать. В какой-то момент в "Скрытом" вообще стирается грань между тем, что происходит реально, и тем, что отобразилось на загадочных кассетах. Все тайное давно стало явным — но тем самым еще более загадочным. Наше воображение не идет дальше примитивных теорий заговора либо представлений о том, что за нами, ловя кайф, наблюдают боги или инопланетяне.
Австриец Ханеке выступает здесь как практически французский режиссер. Действие фильма происходит в Париже, в центре сюжета французский "алжирский комплекс", в главных ролях — те, кто олицетворяет "средних французов", даже Жюльетт Бинош похожа не на диву, а на обывательницу-гусыню. Один из самых ярких эпизодов картины сыгран Анни Жирардо, героиня которой доживает одинокую старость, сознательно вытеснив из памяти позорный эпизод своей биографии — предательство мальчика-сироты. Другой кульминационный момент картины — когда отвергнутый алжирец Маджид режет себе горло бритвой на глазах у Жоржа и незримой видеокамеры.
Конечно, не все, особенно во Франции, приняли столь резкий тон. Можно ли винить шестилетнего мальчишку в том, что он из эгоизма отверг соперника? Правомерно ли шить ему ответственность за судьбу Алжира, а возможно, и Ирака, и всего третьего мира? Оппоненты говорили, что господин Ханеке, выпуская левацкие стрелы в общество потребления, предлагает ему билет в одну сторону на "тур тотальной вины". Однако стоит вспомнить, что французское кино — даже в горько-сладких "Шербурских зонтиках" — традиционно использовало Алжир как код, чтобы обозначить столкновение конформизма с неприятной реальностью. И Михаэль Ханеке успешно пользуется тем же самым известным кодом, чтобы приоткрыть дверь в сегодняшний глобальный мир.
В финальной сцене фильма мы видим молодежь, толпящуюся у дверей коллежа. Ничего не происходит, камера бесстрастно фиксирует "реальность как она есть" — примерно как она зафиксировала исполнителей недавнего лондонского теракта, когда они садились в поезд, нагруженные рюкзаками со взрывчаткой. На втором плане внимательный глаз замечает арабского юношу и подростка-француза, которые о чем-то беседуют. Всматриваемся: это сыновья антагонистов — Маджида и Жоржа. Финал допускает как минимум три толкования. Первое: пока родители изживают застарелые конфликты прошлого, дети уже нашли общий язык и ощущают себя частью интегрированного общества. Второе: дети, сговорившись, и организовали видеокассетный террор. Третье: это просто ложный код, а истины мы так и не узнаем.