премьера кино
Московский кинотеатр "5 звезд на Новокузнецкой" выпускает в эксклюзивный прокат альманах "Три... экстрима" (Three... Extremes), кинематографический трезубец, способный вонзиться в сердце зрителя со всей азиатской жестокостью. Гонконгский режиссер Фрут Чан, кореец Чан Ву Парк и японец Такаси Миике сообразили на троих, какую важную роль играет насилие в человеческой жизни. Соображения их рассматривала ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
Гармоничность экстремального триптиха обеспечивается именно несходством троих его авторов, которым, судя по всему, не пришлось мучительно делить заданное тематическое поле из боязни повторить предыдущего (или следующего) оратора. Как-то так само собой естественно сложилось, что в гонконгской новелле превалирует социальный аспект жестокости, в корейской — философский, а в японской — эстетический. Первая история скорее страшная, вторая — смешная, а третья — красивая, и таким образом картина в целом отражает все основные компоненты сложного ощущения, возникающего при виде изуверств, которые люди причиняют друг другу.
В первой новелле Фрут Чан использует очень понятный и распространенный, а возможно, и самый сильный женский ужас — перед надвигающейся старостью. Его "Пельмени" (Dumplings) — специальная выжимка из полнометражной версии, которая в будущем году тоже выйдет в наш прокат и расскажет о целом ряде женских проблем, но пока 40-минутный фрагмент сосредотачивается на попытках поблекшей телеактрисы вернуть гладкость кожи и нежность мужа. Диетолог-самоучка предлагает ей молодильные пельмени зловещей красоты — из прозрачного теста, сквозь которое просвечивает фарш цвета розовых лепестков. Героиня поначалу надкусывает волшебные пельмешки с опаской, но постепенно расходится и уплетает так, что за ушами трещит. Этот плотоядный хруст служит главным звуковым эффектом, вызывающим не меньший мороз по коже, чем обстоятельные визуальные подробности криминального аборта, прекрасно вписывающегося в рецептуру пельменей.
После реалистического гонконгского фрагмента новелла Чан Ву Парка "Снято" (Cut) позволяет слегка расслабиться в условных, нарисованных в съемочном павильоне декорациях и намекает, что к создателю "Олдбоя" не всегда следует относиться с преувеличенной серьезностью. Здесь происхождение жестокости выводится из страха лузера, что жизнь его окончательно прошла впустую, и обрести хотя бы относительное успокоение он может, лишь найдя виновного — счастливчика, которому с рождения достается все лучшее. Это молодой, красивый и знаменитый режиссер, который копирует с собственной квартиры интерьеры съемочной площадки и разговаривает репликами из своих фильмов. В короткометражке Чан Ву Парка жизнь и киноискусство наперегонки подражают друг другу, свидетельствуя, что на каждого талантливого режиссера всегда найдется другой режиссер, более отчаянный и изобретательный. В данном случае режиссерские функции узурпирует завистливый статист, который берет в заложники режиссера и его жену-пианистку, приклеивая ее пальцы "Моментом" к клавишам рояля, чтобы удобнее было их рубить. В общем, ситуация располагает к тому, чтобы преуспевший везунчик начал признаваться, что он не такой хороший человек, каким казался,— хотя проступки, в которых он исповедуется, все равно какие-то мизерные. Поэтому приходится смириться с возмутительным фактом, что богач оказался хорошим, и даже подкорректировать под него популярную христианскую мудрость: "Легче богачу войти в царствие небесное, чем засунуть иголку в верблюжью ноздрю".
Наконец, на закуску после философских построений Чан Ву Парка следует не обремененный умственной деятельностью, но приятный глазу "Ящик" (Box) Такаси Миике, по обыкновению напихавшего по всем углам обиженных черноволосых девочек. Одну из таких девочек заперла в ящике для цирковых фокусов сестра-близнец, а потом нечаянно опрокинула горевший рядом примус. Годы спустя оставшаяся сестра угрызается зрелищными кошмарными видениями и получает таинственную повестку с приглашением пойти взглянуть еще разок на злополучный ящик. Совершенно неудивительно, что крышка его приподнимается и из темноты укоризненно и печально сверкает белком одинокий глаз. Все уж и так привыкли, что в японских ужастиках привидения активнее живых людей, а в "Ящике" оно еще ведет себя скромно, не норовит залезть под кровать и хватать оттуда за ноги. Так что японская часть сборника выделяется по нескольким параметрам — как по несвойственной Такаси Миикэ сдержанности в показе членовредительства, так и по тщательности изобразительного решения. Она тоже не слишком присуща неутомимому японцу, в обычных условиях выпекающему неряшливые картины, как блины, а в составе экстремального трио вдруг подтянувшемуся и не ударившему в грязь лицом.