В немецкой столице на площадке ACUD-Theater прошел фестиваль новой драматургии «Эхо Любимовки». Почему он стал странствующим, какое отношение имеет к знаменитой прежде «Любимовке» и чем обнадеживает, рассказывает Алла Шендерова.
Фото: Kate Shch / Эхо Любимовки
Фото: Kate Shch / Эхо Любимовки
Фото: Kate Shch / Эхо Любимовки
Фото: Kate Shch / Эхо Любимовки
Фестиваль, знакомящий публику с новыми пьесами, был основан драматургами и критиками еще в 1990-м, когда позднесоветский, а потом российский театр испытывал жесткий драматургический авитаминоз. «Любимовка», больше двух десятилетий определявшая репертуар российского театра и отчасти кино, давшая миру новые тексты — от россиян Михаила Угарова и Ивана Вырыпаева до украинцев Максима Курочкина и Натальи Ворожбит, белорусов Павла Пряжко и Дмитрия Богославского,— прошла через все перипетии нашей новейшей истории. Но в июле 2022-го объявила, что не может проходить в Москве. Осенью 2022-го читки, названные «Эхом Любимовки», состоялись в казахстанском театре ARTиШОК, потом в Нарве, Тарту, Екатеринбурге, Тбилиси, Хайфе, Тель-Авиве, Париже, Белграде и Стамбуле. В каждом городе — свой оргкомитет и свои пьесы — из списка тех, что присылались на конкурсы «Любимовки» в 2022-м и раньше.
«Хорошая погода. Очень хорошая. Светит солнышко и тепло. Да, а мой Ванечка жив и здоров» — в пьесе Наталии Лизоркиной «Ваня жив» этот текст написан в форме диалога героини с соседкой. Но саму пьесу предваряет авторский комментарий о том, что исполнять ее должен один голос. Полицейские, прохожие, судья, лагерный врач, зэчки — в толпе персонажей выделяется незнакомец, сообщающий Але по телефону, что ее сын «не в плену, а совершенно свободен» и что «Ваня вернется». «Я солдатская мать, я имею право знать, как он освободился»,— спорит мать, но незнакомец вешает трубку. В следующей сцене Аля хоронит пустой гроб. А присутствующие на читке зрители понимают, что текст апеллирует к нашей генетической памяти: у всех слов бывает прямое значение, а бывает обратное, и только наследники homo soveticus знают, когда и какой смысл считывать. Эту привычку к тотальным перевертышам автор распространяет и на свои ремарки. И когда в тексте появляется попрошайка с детьми, которых автор называет «сытыми и здоровыми», мы не удивляемся, что надорванная бедой, то есть «совершенно счастливая», Аля зовет их в дом и кормит печеньем.
Минималистскую пьесу Лизоркиной режиссер Филипп Григорьян предложил живущей в Берлине актрисе и переводчице Марии Жарковой — она перевела и исполнила ее по-немецки, делая паузы, чтобы часть зрителей успела прочесть на экране русский текст. Никаких звуков, кроме голоса, нет, но, кажется, паузы буквально звенят от горя.
Берлинское «Эхо» стало не только трехъязычным (английский, немецкий, русский), но и интернациональным по составу исполнителей. Текст Алексея Житковского «Битва за Мосул» срежиссировал сириец Васим Альшарки, а прочли немецкие актеры.
«Наша армия не воюет в Ираке… У нас мирная армия, и цель нашей армии — нести мир всему миру. А если где-то идет война, значит, это не мы, мы априори не можем нести войну, потому что мы несем мир». Написанный в 2017-м (сразу после битвы за Мосул) и раскритикованный тогда за «неактуальность» текст, в котором к ничего не знающим о войне обывателям вваливаются люди с автоматами, желающие мстить за убитых родственников, стал одним из открытий двухдневной читки. Поразило и то, на каком профессиональном и человеческом уровне существовали немецкие актеры, принявшие участие в обсуждениях и признавшие, что позиция невмешательства очень характерна и для немецкого общества.
Четыре из восьми текстов, выбранных оргкомитетом (драматурги Полина Бородина, Михаил Калужский и Надя Фро, продюсер Мария Крупник, режиссеры Юрий Шехватов и Олег Христолюбский), были задуманы и написаны в разное время еще до весны прошлого года. Но, собранные вместе, они именно сейчас образуют цельную картину. Издевательства и аннигиляция души в армии («Неизвестный солдат» Артема Материнского), отчаянная борьба татарской женщины за свою независимость («Мугаллима» Дины Сафиной), «Битва за Мосул», вскрывающая механизм нашего безразличия к тому, что давно тлело и готовилось, «Граница» Сергея Давыдова — почти дословный диалог автора с матерью, когда-то вынужденной бежать из Таджикистана, а теперь уговаривающей сына, что «все не так однозначно». Наконец, «Текст для театра: труд по снятию интеллектуальной порчи» Викентия Брызя, героиня которого «простая русская девушка Нэнси Дрогович, завязанная в узел» пытается уцелеть в той любви/ненависти, которая соединяет ее со 145-миллионным населением страны.
И все же тексты, часть которых превратилась в отличные эскизы, все равно могли остаться «междусобойчиком». Все изменили «Женщины в темноте» — представленная на английском пьеса киевлянок Маши Денисовой и Ирины Серебряковой, составленная из личных дневников, чатов и переписок в соцсетях, которые вели жители Киева минувшей зимой и осенью.
«Старайтесь прожить свою жизнь так, чтобы не знать вкус заваренного вчера "Доширака"»; «Мой новый стильный аксессуар — налобный фонарик» — эти тексты немецкий режиссер Сэтчел Реемтсма превратил в отличный спектакль, сыгранный Жозефиной Витт и Денизой Вольф. Манкие и пластичные, они сначала были видны, лишь пока зажигали спички. Тем внимательнее вслушивался зритель в текст и тем жаднее впивался глазами в малоосвещенную сцену.
Трудно переоценить достоинство, с которым выступила на обсуждении Ирина Серебрякова. Да и то обстоятельство, что представители России и Украины смогли вести диалог — хотя бы в переполненном маленьком зале немецкого театра, приютившего фестиваль русскоязычных пьес,— дает надежду.