фестиваль театр
Подходящий к концу Авиньонский фестиваль в этом году отличился невиданной конфронтацией фестивального руководства и прессы. Причина — радикальность программы, подготовленной директором феста совместно с бельгийским режиссером и драматургом Яном Фабром. Из Авиньона — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Так строго, как в этом году, французская пресса давно не судила Авиньонский фестиваль. Правые и левые газеты, забыв о плюрализме мнений, вторят друг другу. "Нормальные зрители печальны, дезориентированы и измучены",— пишет журнал Le Point. Коммунистическая L`Humanite выражается еще хлеще: "Авиньонский фестиваль — триумф мастурбирующего аутизма". Крайне правая Le Figaro утверждает, что один из важнейших театральных форумов мира, гордость Франции испытывает в этом году самый серьезный кризис после революционного 1968 года. "Как переживет фестиваль это художественное и нравственное бедствие", газета пока не знает. Обычно весьма взвешенная Le Monde жалуется, что на спектаклях фестиваля нет предела претенциозности, глупости и непрофессионализму. И даже приезд в Авиньон министра культуры и массовых коммуникаций Франции Рено Доннедье де Вабра и его встречу с прессой (казалось бы, что же экстраординарного в том, что министр культуры посещает важнейшее культурное мероприятие страны и отвечает на вопросы журналистов?) многие воспринимают как экстренный вызов, как попытку успокоить общественное мнение.
Виновниками кризиса объявлены двое — директор фестиваля Венсан Бодрийе и знаменитый бельгиец Ян Фабр, с которым господин Бодрийе в этом году поделил ответственность за программу. Что касается директора, то он держится молодцом, а в интервью газете Le Monde сказал, что программой доволен и никаких сожалений по ее поводу не испытывает. Господин же Фабр до дискуссий вообще не опускается, поскольку ему некогда. Он уже много лет занят упорным распространением себя в искусстве, и трудную эту работу не прекращает ни на день. Легче перечислить те жанры, в которых не наследил 47-летний уроженец Антверпена, чем те, которыми надо предварять его фамилию. Этот актер, режиссер, писатель, скульптор, художник, видеоартист, хореограф, философ, педагог, энтомолог и бог знает кто еще (недалеко от Авиньона, в Арле, проходит большой международный фестиваль фотографии, так и там есть экспозиция вездесущего господина Фабра) невероятно плодовит. В Авиньоне помимо трех его спектаклей можно увидеть и выставку его работ. Там представлено немало забавных объектов: павлин с туловищем в виде гроба; большой шар из сине-зеленых чешуек, вдавленный в гигантский матрас; фигура повесившегося, которую даже из петли не вынешь, потому что она сплошь утыкана золотистыми кнопками остриями наружу; сложенная из жуков кольчуга; видеофильмы — в одном Фабр вместе с двумя другими джентльменами катает по сельской местности шары величиной с них самих, в другом, названном "Ланцелот", он предстает в облике рыцаря в латах, брошенного в темницу-одиночку и ведущего схватку не то с вселившимся в него злым духом, не то со сброшенным ему кем-то сверху тяжелым мечом.
Образ средневекового воина вообще не дает покоя Яну Фабру — больше его увлекают, похоже, только насекомые. В спектакле с корявым названием "Я есть кровь", показанном в Папском дворце, одним из ключевых эпизодов является диковатое самоистязание рыцаря. Верных десять минут актер неистово бьется в конвульсиях, пока наконец не оказывается с ног до головы залит собственной кровью. На сию субстанцию Ян Фабр не скупится в принципе. Весь спектакль герои то и дело совершают друг над другом разные насилия. Главный элемент оформления спектакля — катающиеся по подмосткам столы, которые с течением времени все больше напоминают орудия пыток. Во всяком случае, на них очень лихо "кастрируют" мужчин, одним ударом отрубая заранее привязанные актерам бутафорские придатки. "Я есть кровь" — фантазия на темы средневековых мистерий, где причудливо перемешаны гиньоль и карнавал.
Ян Фабр хочет показать мир экстатической жестокости, человеческих пороков и телесных страданий. Музыка — от чарующих мелодий до электронных воплей. Жесты — какие угодно. Чувства меры — никакого вообще. В ритуализированном представлении Фабра участвуют высшие существа (кто-то вроде короля и королевы в изумрудно-зеленых одеждах) и их подручные в прозодежде, обычные грешные-смертные в свадебных платьях, пухлый, белокурый сатир, с удовольствием орудующий острыми инструментами, наконец, мистическая дама в черном, с важным видом гуляющая по сцене и зачитывающая латинские тексты из большой книги. В одном из финалов (всего я насчитал их пять) столы-каталки вертикально выстраиваются в стену, и неизменная дама проплывает по сцене, завершая мрачную историю.
Можно было бы нагородить немало объяснений всем символам и образам, которые навалил на сцену Ян Фабр. Но очень не хочется идти у него на поводу: господин Фабр относится к тому роду производителей искусства, которые очень любят каждую мелочь собственного изготовления наделять глубочайшим всемирно-историческим смыслом. Поднял, допустим, актер ногу — и Ян Фабр непременно расскажет вам о нравственном пути к высшей истине. Кивнул исполнитель головой — окажется, что речь идет ни больше ни меньше чем о христианском прощении. Особенно досадным пафос господина Фабра выглядит в сочетании с той вопиющей небрежностью, которой отмечены его сценические опусы. Такое впечатление, что чрезмерно востребованному художнику-универсалу просто недосуг взглянуть на свои творения взглядом профессионала. Или у него и взгляда такого нет. Слишком серьезно он к себе относится. "В моих работах нет места цинизму и иронии",— печально замечает Ян Фабр. Что же, это большой недостаток.
Очевидно, что часть критики и публики возмущена не столько спектаклями самого господина Фабра, давно снискавшего репутацию провокатора и нарушителя буржуазных табу, сколько теми представлениями, в лоббировании которых подозревают приглашенного содиректора, а таковыми здесь считают примерно половину из включенных в афишу. Однако факт налицо: Венсан Бодрийе явно перегнул палку задиристого радикализма, не пожелав оглянуться на традиции Авиньонского фестиваля.
Но, на мой взгляд, критики напрасно все валят в кучу. Одно дело — беспомощное сочинение Паскаля Ламбера "After/Before" (см. Ъ от 21 июля) или сделанный по спецзаказу фестиваля 55-минутный опус хореографа Матильды Монье "Братья & сестры", который, возможно, сгодился бы в качестве маргинального упражнения на обочине, но был зачем-то помещен на огромную сцену Почетного двора в Папском дворце, где смотрелся просто ущербно. Или заслужившая обвинения в пропаганде педофилии дилогия Жизель Виенн и Дэниса Купера ("Молодая красивая блондинка" и "Я прошу прощения"), где на гробах насиловали кукол, очень похожих на настоящих девочек. И совершенно другое дело — остроумное представление бельгийца Яна Лоуэрса или грандиозный спектакль итальянца Ромео Кастеллуччи, после которого одна часть публики кричала от возмущения, а другая устроила овацию (об этих спектаклях — в ближайших номерах Ъ).