фестиваль театр
Во французском Авиньоне проходит очередной, 59-й театральный фестиваль (об открытии Ъ сообщил 9 июля). В этом году в его программе почти не встретишь традиционных драматических спектаклей, по которым быстро и неожиданно для самого себя успел соскучиться РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Картина таких фестивалей, как Авиньонский, у наблюдателей складывается во многом от того, какой путь они сами для себя выбрали. Взять, например, длинный Чеховский фестиваль, на котором одни спектакли сменяют другие — его организаторы словно берут зрителя за руку и ведут его, точно взрослый ребенка, сквозь фестивальную программу. Можно руку капризно выдернуть, мол, я уже взрослый, и что-то пропустить, но потом придется покорно вернуться к старшему, умудренному опытом. Авиньонский фестиваль длится три недели, в его программе полсотни событий. Есть спектакли, которые идут всего по три раза, есть и такие, что показывают раз по пятнадцать, изо дня в день. Что-то было вначале, что-то будет в последние дни. И все-таки это фестиваль, так сказать, с параллельным соединением элементов, а Чеховский — с последовательным. Зритель, заглянувший в Авиньон на неделю (а таких, по статистике, большинство), сам выбирает, как течь току своего внимания, сам вслепую назначает разность потенциалов, на себе познает сопротивление проводников.
От случайного соединения может произойти перегрев схемы. Меня вот, например, через два дня после приезда посетило странное наваждение. Я вообразил, что в результате какой-то необратимой психологической катастрофы театр вообще расхотел ставить пьесы. Надоели режиссерам и актерам (а заодно и продюсерам) хуже горькой редьки все эти скучные истории про каких-то придуманных персонажей. И я больше никогда не увижу на сцене не только знаменитой "Федры", не только очередного "Гамлета" или "Вишневый сад", но даже сочинение Сары Кейн или братьев Пресняковых. Все теперь будет по-другому: видеоэкран, безымянные люди, обрывочные звуки музыки, бессмысленные слова, разрозненные движения.
Я, кстати, оказался не одинок. Французский режиссер Паскаль Рамбер тоже вообразил, что произошла глобальная катастрофа. Вернее, он попросил вообразить это несколько десятков простых людей из разных стран мир. А вообразив, ответить видеокамере на два вопроса: случись такое, что бы вы взяли с собой из мира "до" в мир "после" и что бы вы не взяли ни в коем случае? Собственно, ничего больше, кроме ответов этих людей, не понадобилось для создания спектакля, который так и называется — "After/Before". Первые полчаса на большущем видеоэкране зрителю показывают фильм, смонтированный из ответов разнополых и разновозрастных респондентов — на французском, японском, немецком, английском, итальянском языках. Спектакль рассчитан на полиглотов, потому что все ответы идут в оригинальном звучании. На доступных мне языках я услышал, разумеется, немало забавного — от романтического желания перенести в обновленный мир красоту полей и морской прибой до вполне прагматических соображений: возьму глазные линзы, хочу забыть зубную боль. Одна дама желает оставить в "до" свою собственную фантазию. Мальчик заберет с собой брата, а женщина воспользуется случаем, чтобы избавиться от сестры, которая страшная сука. Девушка оставит в прошлом всех бойфрендов, потому что после катастрофы наверняка появится новый. Парень хочет прихватить с собой коку, сидящий рядом приятель уточняет — наркотик? Нет, оказывается — напиток.
Потом экран убирают, появляются юноши и девушки в джинсах и майках. Сначала они забираются под столы, чтобы переждать град из обрушившихся с потолка металлических шариков — видимо, это и есть та самая мировая катастрофа, а в оставшийся до окончания представления час вместе с присоединившимися к молодежи пожилыми актерами на разные лады повторяют ответы людей, которые мы уже слышали. Ложатся на пол, протягивая через всю сцену микрофоны, слегка напевают, делают несложные физические упражнения, играют на ксилофонах, в конце одевают друг друга в сымпровизированные диковинные костюмы из гофрированной бумаги. Это все. Видимо, не обошлось без помощи женщины, которая жаждала избавиться от фантазии.
Впрочем, спектакль на не столь умозрительную тему — "Случай Софьи К." — выглядит не менее метафизически. У него тоже документальная основа, хотя и не такая современная — биография Софьи Ковалевской. Письма, воспоминания и высказывания режиссер Жан-Франсуа Пейре попытался использовать для того, чтобы, как растолковывает буклет фестиваля, показать на сцене мозг знаменитого математика. Бедная Ковалевская — как, оказывается, скучно была устроена ее голова! Там стоял угловой диван, с многозначительным видом блуждали полусонные женщины, на непременном экране показывали предметы и пейзажи, а музыкальные инструменты тщились издать из себя звуки, которые можно было бы слушать, не испытывая непреодолимого желания сорваться с места.
В церкви селестинцев на одном месте и не усидишь. По инсталляции Жан-Мишеля Брюера "Оскорбление в пейзаже" нужно ходить. Много лет назад этот режиссер попал в Сенегал, увлекся Африкой, работал и жил там, а теперь перенес африканский мир в Авиньон. Под темными сводами заброшенной церкви расставлены видеоэкраны, на которых показывают африканскую жизнь. То там, то тут разложена утварь. В одном из приделов церкви в разрытой могиле лежит, моргая проходящим, неподвижная живая женщина. В другом — человек в ритуальной маске стоит у синтезатора, но почему-то не играет на нем. Откинув тяжелую штору, можно попасть в комнату, посреди которой сидит тощий африканец в кружевном платье и равнодушно смотрит видеохронику из своей страны. Открыв дверь, входишь в ярко освещенный домик, где абсолютно голый белый человек под присмотром улыбчивого сенегальца рассматривает скелет. И по всему пространству церкви, накладываясь друг на друга, разносятся тексты, исполненные немотивированной и абсурдной жестокости.
Находиться здесь можно с двух до шести часов дня. Но вряд ли кто-то выдерживает все четыре часа. Господин Брюер предлагает зрителю не просто приобщиться к чужому миру, но потерять себя, забыться, то есть, возможно, пережить то же самое, что испытал он сам когда-то в Сенегале. Если последовать за автором инсталляции до конца, возможно, проникнешься максимами, которые неоновыми буквами кричат со стены: "Бог — дурак, отец — дурак, мать — дура, язык — дурак". Впечатление, кстати, от "Оскорбления" остается сильное. Кажется, что миром действительно пережита катастрофа, и как-то ничего не хочется вовсе. Но если бы на выходе из церкви меня встретил человек с видеокамерой и спросил, не принести чего-то в мир "после" из мира "до", я не задумываясь попросил бы драматический театр и антологию мировой драматургии.