фестиваль танец
В Театре имени Пушкина выступила тайваньская труппа Han Tang Yuefu, специализирующаяся на старинных национальных танцах и музыке города Куанжу. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА утонула в китайском аутентизме.
Китайские танцы хороши тем, что в них никто ничего не может понять, сколько их ни смотри и про них ни читай. Ладно еще Пекинская опера — там хоть акробатика, движения масс, боевые искусства, стук и грохот. А вот, скажем, древняя музыка Нанкуан (что означает "Южные ветры") или опера-танец Лиюан (в переводе звучит совсем уж поэтично — "Сад груши"), в которых одинокая флейта вытягивает непостижимо высокую ноту, а в это время почти неподвижная танцовщица медленно искривляет указательный пальчик,— тайна за семью печатями, сродни другим загадочным китайским занятиям: каллиграфии, резьбе по кости и прочим медитативным творческим действиям, требующим выпадания из времени.
Музыкально-танцевальный ансамбль Han Tang Yuefu я увидела впервые на Лионской биеннале, посвященной Великому шелковому пути. В амфитеатре Лионской оперы под странные — томные и пронзительные, тягучие и нежные — звуки, явившиеся на свет два с половиной тысячелетия назад, фарфоровые китаянки с набеленными лицами осторожно переступали крошечными ножками, надменно изгибали точеный стан, и красные маки осыпались из их пышных причесок. Публика впадала в сомнамбулический транс — меня же тянуло выбраться из удушающих тисков прекрасного к простонародному хип-хопу: местные иммигранты устраивали свои уличные состязания как раз под портиком Оперы.
На нынешнем Чеховском фестивале китайской красоты было предостаточно, но даже на этом фоне Han Tang Yuefu выделяется своей изысканностью. Пресс-релиз гласит, что ансамбль, организованный в 1983 году подвижницей по имени Чен Мей-О, занимается древнейшими образцами китайской музыки и танца: город Куанжу, родина Нанкуан и Лиюан, остался единственным оплотом национального искусства после того, как в XIV веке Китай был завоеван вездесущими монголами. Далее в релизе говорится про "поперечную флейту, которая звучит на целых два тона выше, чем основной Квин" и "вертикальную флейту, чей гибкий мелодизм соответствует эмоциям зрелого голоса".
Только китайцы знают, зачем нужны эти подробности, когда на сцене возникает картинка, словно скопированная со старинной миниатюры,— музыканты-певицы в юбках цвета осенней листвы за прозрачным занавесом из алых стеблей. Из-за занавеса, не пошатнув ни веточки, выскальзывают грациозные женщины в платьях умопомрачительной красоты. Их плавные, медитативные, но хирургически точные движения придают каждому жесту многозначительную зашифрованность тайного послания. Змеящаяся лодочка ладони заставляет беспокойно насторожиться в ожидании неведомой кары; шаткое покачивание подбородка заманивает в дебри опасного заговора; глубокое приседание равнозначно дворцовому перевороту. Роковые любовные страсти таятся в изысканных переплетениях рук, томных покачиваниях плеч, лукавой игре с веерами и никогда не раскрывающимися зонтиками. Саспенс нагнетают то нарастающие, то растворяющиеся до еле уловимого рокота стуки и тремоло дощечек, порхающих в руках музыкантов; треньканье щипковых, зудящее беспокойство неведомого смычкового инструмента. Сладкий яд Древнего Китая делает прекрасным каждое мгновение этого гипнотического действа. Только не хочется, чтобы оно остановилось. Хочется поставить спектакль на ускоренную перемотку.