выставка графика
В галерее "Кино" открылась выставка "Анатолий Зверев. Гений графики", на которой представлено более 50 графических работ легендарного героя советского андерграунда. Рассмотреть что-то новое в наследии Анатолия Зверева пыталась ИРИНА Ъ-КУЛИК.
Галерея "Кино" уже давно занимается популяризацией творчества Анатолия Зверева. В 1998 году она даже организовала персональную выставку художника в Третьяковской галерее — но наследие мастера подполья столь несметно, что хватит еще не на одну монографическую экспозицию. Впрочем, существует мнение, что работы Анатолия Зверева ценны не столько как самодостаточная живопись и графика, сколько как своего рода документация того перформанса, в который художник превратил свою жизнь. Элементами этого перформанса было и бомжевание, и гомерическое пьянство, и знаменитая фраза "Дай рубль — увековечу", которую Зверь бросал своим потенциальным клиентам, и бурные сеансы рисования, в ходе которых художник пускал в ход свеклу и окурки, писал пальцами ног и вдрызг уделывал роскошные квартиры своих богатых меценатов, и бурный роман с вдовой Николая Асеева Ксенией, одной из тех самых сестер Синяковых, что вошли в историю русского авангарда, устроив в 1918 году футуристические похороны своей матери.
Обаяние этого мифа столь велико, что Анатолий Зверев оказался еще и самым подделываемым русским художником ХХ века. Выставка в галерее "Кино" возникла не только из желания лишний раз порадовать публику творениями прославленного бомжа, но и представить произведения, обладающие несомненной подлинностью. Все работы в экспозиции, происходящие из собрания самой галереи, а также из коллекции известного собирателя шестидесятнического искусства Сергея Александрова, атрибутированы экспертами ГТГ. К тому же некоторые из них несколько расходятся с каноническим мифом о юродивом гении, что вряд ли могут быть фальшаками. Тут есть и карандашные этюды конца 1940-х годов, изобличающие в примитивисте-самоучке художника крепкой реалистической школы. Наброски 1950-х, показывающие отнюдь не просветленного блаженного, который любую модель видит как сказочную принцессу с глазами-звездами и гиацинтовыми кудрями, а злого на перо карикатуриста, с ехидной точностью запечатлевающего надутую физиономию щекастого ребенка, стервозно-брюзгливый профиль пожилой дамы, рассеянную чопорность витающего в эмпиреях чудака-ученого или сжатые губы злыдни-соседки,— несложно догадаться, какие драматические отношения с соседями могли складываться у буйного художника.
Канонический Зверев в "Кино" также представлен — "рембрандтовские" автопортреты, набросанные подчеркнуто стремительными линиями ню, женские портреты, порой условные до абстракции, но неизменно лестные для моделей, и исполненные наскального изящества штудии животных, которых Зверев рисовал с натуры в зоопарке.
Конечно, было бы очень интересно увидеть выставку, представляющую исключительно неканонического Зверева. Но миф о художнике-юродивом вряд ли удастся поколебать: культовость Анатолия Зверева во многом объясняется тем, что этот персонаж идеально соответствует чрезвычайно живучим, хотя и не вполне осознанным представлениям интеллигентского большинства об авангардном искусстве, согласно которым хороший авангардист должен быть буйным, спонтанным, диковатым, на лицо ужасным, но добрым изнутри. Дескать, он может и хотел бы рисовать нечто классически прекрасное наподобие Рембрандта и Леонардо (который для Зверева всегда был "главным художником"), только вот в силу своей "дикости" и инаковости не может — но старается, за что и достоин почитания и умиления. В этом смысле Анатолий Зверев оказывается куда более удобным авангардистом, чем куда менее странные в манерах и куда более вменяемые личности, чье нежелание следовать традиции не объясняется никакими смягчающими обстоятельствами.