фестиваль театр
На сцене Театра имени Моссовета в рамках Чеховского фестиваля был показан спектакль по пьесе Чехова "Иванов" Центра исполнительских искусств Сидзуоки в постановке знаменитого японского мастера Тадаси Судзуки. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ никогда прежде такого Чехова не видел.
Спектакль "Иванов" закрыл второй Японский театральный сезон в России, прошедший в рамках продолжающегося в Москве Международного фестиваля имени Чехова. Генеральный спонсор фестиваля — LG Electronics. Фестиваль проходит при поддержке компаний "Аэрофлот — международные авиалинии" и Comstar United Telesystems, а также отеля "Мариотт".
Перед началом спектакля расторопные сотрудницы Центра исполнительских искусств раздавали входящим листовки с обращением режиссера, тщательно следя, чтобы никто не прошел в зал без бумажки. Тадаси Судзуки счел необходимым в письменной форме предупредить зрителей, что он вовсе не собирался ставить еще одну "интерпретацию" пьесы Чехова, а просто хотел "придать аудиовизуальную форму имиджам и иллюзиям, которые подарило это произведение". Спектакль, по замыслу господина Судзуки, может стать доказательством "универсальности произведений Чехова". В сущности, можно было не беспокоиться — на фестиваль ходит все-таки публика не от сохи, Чехова перевидала всякого, так что спровоцировать ее на сакраментальный выкрик "Это не Чехов!" сложно.
С другой стороны, из всех пьес Чехова, пожалуй, именно "Иванов" труднее других поддается отрыву от реальности той среды, которая в нем описана. Взять хотя бы сам язык — гораздо более сочный русский, чем в других пьесах, включая тоже деревенского "Дядю Ваню". Но слова еще даже не начали зажигаться на табло синхронного перевода, а уже стало ясно, что никакого отношения к России спектакль Тадаси Судзуки не имеет. На сцене разместилась не столько декорация, сколько инсталляция — детали быта (стол, этажерка, ваза с засохшими цветами) терялись среди постаментов разной высоты, на которых стояли ярко освещенные большие плетеные корзины. На их фоне сидели два человека: молодой бородатый мужчина и не поднимающая глаз женщина в шляпке и с вязаньем в руках.
Пьеса "Иванов" начинается с того, что управляющий имением Боркин подкрадывается к работающему Иванову и пугает его ружьем. А здесь из левой кулисы что-то кошкой вдруг метнулось к бородатому человеку. Но оказалось — не животное, а какое-то странное существо, писклявый уродец, вросший в корзину. Потом, как и положено Антоном Павловичем, появились другие персонажи, но и они тоже были недомерками, похожими на игрушки-сюрпризы: открываешь коробочку, а из нее вылезает черт знает что, страшное и смешное одновременно. В общем, у Тадаси Судзуки реальных людей на сцене всего двое, сам Иванов и его жена Анна, она же Сарра. Остальные персонажи или высовываются из больших корзин на подставках или в маленьких корзинках бегают по сцене — то по-одному, то группками, и так юрко, точно стая крыс. Топают, противно галдят, истерично валятся на бок и сучат ножками. Страшно даже делается.
Если заглянуть в режиссерские "святцы", то выяснится, что люди-корзины порождены воображением сходящего с ума и приближающегося к самоубийству Иванова. На самом деле общаются корзинки между собой и с героем почти взаправду, а если кто и похож на привидения, так это несколько молодых женщин в белом, выезжающих на сцену в инвалидных колясках. В общем, не так уж и важно, призраками ли являются дурацкие людишки в накладных носах и очках или не совсем призраками. "Иванов" — единственная из пьес Чехова, где центральный герой выделен и противопоставлен окружающим. Кроме того, в изображении "общества" пьеса "Иванов" явно наследует чеховским водевилям. Так что при ближайшем рассмотрении Судзуки ничуть не погрешил против традиции, с одной стороны, выделив героя, а с другой — поддав в его окружение гротеска.
Другое дело, что из двух женщин Иванова страдалица Сарра оставлена человеком, а влюбленная Шурочка Лебедева отправлена в корзину. Отношения девушки с Ивановым Тадаси Судзуки считает современным "виртуальным сексом". Вообще, весь спектакль по Чехову он посвятил исключительно проблемам современности. "В японских семьях бывает такое, что муж и жена ужинают молча, а потом расходятся по своим комнатам, включают компьютеры и по мейлу спрашивают друг друга, понравилась ли еда",— сказал в частной беседе после спектакля режиссер, объясняя, почему у него Иванов на сцене сидит с ноутбуком. И окружающие люди, можно добавить, при такой жизни превращаются в свору кривляющихся оборотней.
Пробежать по тексту пьесы (купюры, естественно, сделаны, но вся чеховская история успевает случиться) спектакль успевает меньше чем за полтора часа. Еще и поэтому сплетенные человечки становятся похожи на персонажей компьютерной анимации, на мелькающие заставки рекламы. Знаете, есть что-то отчаянное в том, что Судзуки, о котором всегда хотелось писать в возвышенных выражениях — мол, ставит одни трагедии, использует приемы театра но, слышит подземный гул истории, знает немыслимые способы концентрации и т. д.— взял и поставил такой вот спектакль о безумном мире, в котором все кривляется и суетится, человек мучает умирающую жену, сходит с ума и сам в конце концов усаживается в корзинку, то бишь перестает быть человеком. Есть в этой наивной прямоте что-то располагающее к японскому мастеру.
Что касается "концентрации", то будьте покойны — выполнен спектакль четко и на зависть собранно. Посмотрел бы я на наших: сколько месяцев понадобилось бы десяти русским актерам, чтобы абсолютно синхронно упасть в корзинках на бок и синхронно болтать ногами. И что касается наследования тайнам традиционного театра — тоже есть чему изумиться. Тому, например, как сыграла ключевую сцену Юкико Сайто (Сарра). Выдвинулась на два шага вперед, что-то неуловимое сделала со своим почти неподвижным лицом-маской, что-то произошло с ее телом, а что именно, даже и не поймешь, как будто внутренняя электрическая дуга замкнулась,— и все понятно стало про эту женщину, про ее обиду, болезнь, отчаяние и близкую смерть.