В галерее RuArts открылась выставка "Неоклассицизм. Часть I. Художники круга Тимура Новикова". Побывавший на открытии СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ ожидал увидеть антологию питерского неоакадемизма его лучшей поры, но обнаружил отчет о менее давнем периоде этого движения — видимо, не самом лучшем.
Что будет в частях II, III и так далее "неоклассицизма" по версии галереи RuArts пока не очень понятно. Делать предположения, исходя из части I, тем более сложно, что безоговорочно именовать взлелеянных художником Тимуром Новиковым питерских "неоакадемиков" неоклассицизмом — это столь же оправданная авантюра, как и именование, допустим, писателя Акунина модернистом. Последний немножко "имеет в виду" помимо прочего отечественную модернистскую прозу начала прошлого века — и неоакадемики немножко "имеют в виду" (скопом и кусочками) пестрейший неоклассический опыт европейской культуры. Не более того.
Аналогию эту развивать дело вроде бы безответственное, потому что где массовый писатель и где — рафинированный кружочек петербургской богемы второй половины девяностых. Но именно кружковость и тусовочность серьезно мешают понять, что, собственно, на самом деле стоит у неоакадемиков за манифестами — то ли добротная веселуха, то ли лукавство, то ли всамделишняя тоска по красивым идеалам, то ли квазидекадентское позерство. Собственно говоря, вычленить в этом наборе магистральную цель было сложновато и при живом Тимуре Новикове, теперь же, несколько лет спустя после его смерти, в цельность и концептуальную состоятельность неоакадемизма уверовать еще сложнее.
Он, однако, живет, и это самый существенный месседж выставки. В этом смысле тех, кто ожидает от нее смачной ретроспективы неоакадемистского "золотого фонда", она, вне всякого сомнения, разочарует. Большая часть вещей — произведения недавние, трех-, двух-, а то и просто годичной давности. Сам отец-основатель представлен циклом коллажей "Утраченные идеалы счастливого детства" — ностальгические фотографии гипсовых пионеров наклеены на торжественные подложки из разноцветного бархата с бахромой и кисточками, что сообщает лепным юным горнистам и авиамоделистам интонацию орденов на печальных подушечках. В рамках довольно-таки небольшой выставки это смотрится едва ли не самым внушительным эпизодом, даже несмотря на соседство с пресловутыми свежими образцами.
Уж такие образцы: если говорить о самых громких именах из околоновиковского круга, то тут все совсем скромно и предсказуемо — очередное фотографическое перевоплощение Владислава Мамышева (некий новозаветный персонаж для приличия назван просто "Святой", но всем своим видом показывает, что брать надо повыше), чуть-чуть неприкрашенной мужской наготы от Георгия Гурьянова. Живопись вообще представлена крайне скупо — триптих "Валгалла" Беллы Матвеевой (розовые обнимающиеся телеса с фоном в виде как бы эстетичной "облезлой" позолоты) и пара полотен-близнецов от Олега Маслова и Виктора Кузнецова под названием "Оценка головы" (потусторонней китчевости садомазогомоэротические игрища). Если это про забавность пышного дурного вкуса — тогда да, тогда занятно, наблюдать же в этом цветение эстетизма, декаданса и академических традиций разом довольно затруднительно.
Краше фотографии, которых в экспозиции едва ли не больше всего, и тут специалитетом неоакадемиков смотрится воссоздание изысканной техники гуммиарабиковой фотопечати, популярной сто лет назад. Суть в том, что изображение проявляется с помощью смеси гуммиарабика, краски и светочувствительной соли калия и по особой методике, в результате чего отпечаток приобретает акварельную трепетность. Служит эта трепетность менее игривым художественным надобностям — видовые фотографии Станислава Макарова и Андрея Медведева, например, более всего напоминают добротные альбомы начала ХХ века.
Фотография для экспонентов вообще неоценимое подспорье: так, графика Дениса Егельского и Дениса Александрова (колоннады, капители и карнизы узнаваемых памятников питерской архитектуры) представляет собой заботливо перерисованные фотоснимки (не без педантизма даже — в колоннаде Казанского собора, например, трогательно вырисован нелепо посаженный среди пьедесталов "свежий" осветительный прибор). Туповатое бесстрастие глянцевой репродукции странным образом обнаруживается и в работах Егора Острова: по поверхности аккуратно змеятся, то утолщаясь, то утончаясь, многочисленные линии, узор которых складывается на отдалении где-то в "Святого Себастьяна" Гвидо Рени, где-то в лицо Богоматери из ватиканской "Пьеты" Микеланджело.
Из этой череды упражнений без программы, без энергетики и, если начистоту, без принципов выпадает самый, наверное, скромный объект — почти незаметный во всех смыслах. Это работа Ирены Куксенайте: на небольших листах оргстекла процарапаны наброски фигурок — взволнованные святые, Мадонны, эфебы. Самих царапин не видно, но на белую стену они отбрасывают тень, так что со стены изображение и читается. Это беззащитное рукоделие выглядит свидетельством какой-никакой творческой состоятельности в среде нынешних неоакадемиков — видимо, потому, что избегает даже шуточной претенциозности.