фестиваль кино
Помимо главного конкурса Московский фестиваль предлагает целый спектр программ на выбор — от новейших информационных до классических ретроспективных. Просмотрев большую часть из них, АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ обнаружил прежде всего экстремальное кино.
"Перспективы" — так называется независимый от главного конкурс, который был впервые организован в прошлом году, но нынче видоизменен. Фестиваль отказался от идеи собирать картины по дебютному принципу и предпочел поощрять художественные и технологические новации независимо от возраста и стажа режиссера. Например, фильм "Фактура кожи" снят классиком корейской анимации Ли Сю Каном, который дебютировал в игровом кино: это причудливый "нуар", полный загадочных ночных видений и резко отличающийся от сюжетного кинопотока гипнотическим замедленным ритмом. Или российская "Пыль" режиссера Сергея Лобана — еще одна, после "Детей Розенталя", деконструкция легенд советской эпохи о захватывающих дух научных экспериментах. С помощью одного такого опыта, проводимого спецслужбами, герой этой картины обретает мечту об идеальном мускулистом теле. Но остается в результате не только рыхлым очкариком без шансов на успех у женщин, но и в полном неведении об истинных целях и задачах "эксперимента века".
"Пыль" сродни эстетике "параллельного кино", которое стало в канун и в эпоху перестройки кинематографическим аналогом соц-арта. Парадоксально, но это кино как никакое другое пересекается с реальностью. В кинотеатре "Фитиль" в эти дни в рамках фестиваля работает клуб "Синефантом". Помимо традиционных для этого места киноперформансов и дневных программ арт-групп "Художник-режиссер" здесь каждый вечер можно увидеть собственно фильмы. Собственно, но не совсем. "Зеленый слоник" Светланы Басковой, "4" Ильи Хржановского, "Вышка Чикатило" Михаила Волохова и даже "Богиня" Ренаты Литвиновой с разных сторон осваивают пограничные пространства, не принадлежащие пока ни мейнстриму, ни арт-хаусу, не подверженные цензуре (пускай даже с приставкой "само") и лицемерному суду публики. Публика здесь, впрочем, всегда есть, только ориентированная не на потребление и вампиризм, а на обмен энергиями.
Проблемой ММКФ в 90-е годы стало исчезновение такой публики. Она не вымерла, но ушла в другие ниши, связанные с новыми медиавизуальными формами, откуда теперь ее приходится вылавливать, возвращая в кинотеатры. Это публика так называемых невыносимых фильмов, которые есть во многих программах фестиваля, включая "Восемь с половиной". Хотя бы "Дыра в моем сердце": швед Лукас Мудиссон заставляет глазами сына-подростка со все возрастающим отчуждением смотреть на съемочную рутину порноиндустрии, в которой завязан его отец. Помимо морального шока здесь достигается эстетический переворот: это, по сути, опровержение вуайеристской природы кино, если только не считать, что "Дыра", несмотря на чисто бергмановский моральный ригоризм, вообще покидает территорию кинематографа, становясь чем-то другим.
"Другим" является и "Проклятие" — киноисповедь режиссера Джонатана Кауэтта. Когда ему было 11 лет, он одолжил у соседа видеокамеру и начал снимать себя и членов своей, прямо скажем, нестандартной семьи. Джонатан, росший под надзором то не лишенных садистских наклонностей деда с бабкой, то чокнутой мамаши, то приемных родителей, подвергался лечению электрошоком, пристрастился к наркотикам, побывал в психушке, выступал в трансвеститских кабаре, жил в самых низах техасской субкультуры. Из всего этого режиссер сделал кино красивое и местами даже веселое, с эффектами видеоарта и музыкального дизайна. Автор принадлежит к новому поколению кинематографистов, которые выросли в эпоху home movies и использовали семейные видеоальбомы, с одной стороны, как профессиональную школу режиссуры, с другой — как способ преодолеть ужасы действительности. Весь фильм был смонтирован на компьютере в домашних условиях, а потом получил поддержку Гаса Ван Сента и средства на пост-продакшн. Сам же Ван Сент представлен на ММКФ каннским фильмом "Последние дни": поединок между телом и духом в нем дан почти что в координатах Александра Сокурова, хотя и посвящен чуждым персонажам рок-сцены.
Невыносимое кино в Европе и Америке — разновидность антибуржуазного протеста. В Азии — это органика и ментальность. Название программы "Азиатский экстрим" скорее опирается на клише, чем действительно выражает шоковые крайности. И если в этих фильмах один за другим режут пальцы, начиняют пельмени человеческими зародышами ("Три экстрима"), если их героями оказываются коррумпированные полицейские и проститутки ("Морепродукты"), декадентские дивы и трансвеститы ("Разноцветные бутоны"), а действие происходит то в будуаре, то в общественном туалете, то на крыше небоскреба, куда поднимаются, чтобы свести счеты с жизнью,— это и есть повседневный азиатский экстрим. То есть жизнь на краю, полная загадок и риска, гораздо менее отрефлектированная, зато куда больше связанная с религиозной и фольклорной мистикой, которую безошибочно чувствуют Фрут Чан, Такаши Миике, Апичатпон Верасетакул и другие восточные режиссеры. В то же время реальность "азиатского экстрима" принадлежит современному миру массмедиа, криминального чтива и субкультуры дальневосточных мегаполисов. Именно эта жизнь заряжает мировой кинематограф энергией, которая едва сочится из иссякающих западных источников.