выставка скульптура
В Русском музее открылась выставка "Александр Матвеев и его школа". Наиболее яркое явление в петербургской пластике XX века — "матвеевцы" — представлено исчерпывающим образом, ведь в музее собрана самая полная матвеевская коллекция в России. Более двухсот больших скульптур, фарфоровых статуэток и рисунков самого мастера и сорока его учеников, среди которых — Виктор Синайский, Борис Каплянский, Александр Игнатьев, Любовь Холина, Леонид Эйдлин, Михаил Аникушин и другие известные ленинградские скульпторы, заняли два этажа Михайловского замка. Рассказывает АННА Ъ-ТОЛСТОВА.
К Александру Матвееву приклеилось прозвище "русский Майоль". Какое там! У Аристида Майоля — полновесное средиземноморское счастье, радость жизни. Радости в жизни Матвеева было мало, и это очень видно по его аскетическим, погруженным в меланхолию, ушедшим внутрь себя обнаженным. Говорят, время было такое, суровое: античная героическая нагота соответствовала революционным пролетарским идеалам. Видимо, не очень-то соответствовала. Вошедший во все учебники "Октябрь" с застывшими в раздумье нагими рабочим, крестьянином и красноармейцем был изваян еще в 1927 году по заказу Совнаркома, а установили его в Ленинграде в виде памятника лишь 40 лет спустя, уже после смерти автора, в годы хрущевской оттепели. Да и то не у Смольного или близ "Авроры", а всего лишь перед концертным залом "Октябрьский".
Больше монументов в биографии скульптора не было. Было 30 лет преподавания в системе советской Академии художеств (до войны — в Ленинграде, после — совсем недолго в Москве), где ему удалось вырастить десяток одаренных и более или менее реализовавшихся монументалистов, так что в некотором смысле природный дар не пропал бесследно. Была разгромная статья в "Правде", где его назвали "шаманом", калечащим советскую молодежь, и после 1948 года он не учительствовал. Однако в результате этих 30 лет образовалась школа, следы которой до сих пор видны в лучшей городской скульптуре Петербурга.
Впрочем, педагогическая карьера Александра Матвеева началась, когда он сам еще учился в саратовском Боголюбовском рисовальном училище: подрабатывал преподаванием лепки в школе для слепых детей. Это занятие оказалось как раз по нему: его очень простая внешне, но крайне сложная по внутреннему напряжению пластика ощущается не только глазом, но и тактильно, и как бы всем телом. Глядя на какого-нибудь "носильщика" с узлом на голове, точно так же вытягиваешь спину, а рассматривая портрет очередного "юноши", точно так же склоняешь голову. Если бы основоположники формального метода в искусствознании Адольф фон Гильдебранд или Генрих Вельфлин вдруг случайно увидели статуи Матвеева, то моментально опознали бы у него греческое чувство формы, какое и правда было у Аристида Майоля или Георга Кольбе. Он остался верен античному идеалу и в самые дремучие годы соцреализма: в 1942 году, например, делал проект памятника Алишеру Навои для Самарканда в виде обнаженного старца-пастуха, а мало располагающего к эллинским параллелям Ленина трактовал как нового Сократа.
Судя по воспоминаниям, в годы, когда партийные учителя талдычили в классах что-то про социалистическое содержание в бронзе и граните, Матвеев говорил о пластических ценностях как об общечеловеческих. Как будто античность закончилась буквально вчера, барьера в 300 с лишним лет академического доктринерства как не бывало, а непреложные образцы динамики, массы, равновесия так же легко увидеть в природе, как и у Мирона с Фидием. И классические мотивы, только-только намеченные учителем, неизменно отзываются в творчестве учеников. "Бригадира Давыдова" Виктора Эллонена так и хочется назвать "куросом в кепке", а в банальном с точки зрения сюжета "Полотере" Иннокентия Суворова отчетливо прочитывается Поликлетов контрапост. Что на самом деле придает этим образам гораздо больше значимости, чем любые соцреалистические атрибуты вроде весла в руке. И сама матвеевская школа выглядит этаким свободным содружеством (не чета филоновскому сектантству) на манер Платоновской академии, где марксизм и классика были синонимами.
Упертый классик Матвеев не пригодился эпохе, как по большому счету не пригодилась и вечно гонимая, несмотря на "Рабочего и колхозницу", Вера Мухина. Такая возвышенная героика, наверное, не сгодилась бы и гитлеровскому режиму, официальным скульптором которого стал куда более манерный Арно Брекер. Сталинский предпочитал и чего попроще, например обвинившего Матвеева в "шаманстве" Евгения Вучетича.
На выставке может показаться, что работ Матвеева маловато: постоянную экспозицию разорять не стали, так что хрестоматийные ранние "мальчики" сидят и лежат, где им и положено, зато в Михайловском замке демонстрируют вещи из фондов. Например, "задумчивые" и "пробуждающиеся" статуи, высеченные из инкерманского камня Матвеевым в 1900-е для ялтинского имения Жуковских Кучук-Кой и поврежденные во время Отечественной войны. В Ялте их теперь заменяют копии, а хранящимся в Петербурге оригиналам разрушения оказались даже к лицу — они выглядят фигурами с фронтона Парфенона. В целом, получилось, что количественный акцент сделан на школе, и это, как выясняется, точное решение. Ведь высшая похвала для мастера — когда его принципы живут не только в его собственном искусстве, но входят в плоть и кровь учеников.