фестиваль театр
На сцене московской "Школы драматического искусства" на Сретенке Чеховский фестиваль в рамках своей экспериментальной программы представил спектакль парижского театра "Ле Картель" по трагедии Фридриха Гельдерлина "Смерть Эмпедокла". Большая часть публики пришла на дефиле Йоджи Ямамото, который сделал костюмы к спектаклю, а попала на медитативный микс немецкой романтической поэзии и японского танца буто. Для чего режиссеру понадобилось столь изощренное скрещивание жанров, так и не смогла понять МАРИНА Ъ-ШИМАДИНА.
Прежде чем основать в 1985 году свой театр "Ле Картель", Филипп Лантон работал психоаналитиком в одной из больниц, где вел драматический кружок для пациентов, страдающих душевными расстройствами. Поэтому творчество Фридриха Гельдерлина, который полжизни страдал тяжелыми нарушениями психики, ему, должно быть, особенно близко. С медицинской беспристрастностью режиссер исследует своего героя — древнегреческого философа Эмпедокла, который, по легенде Диогена Лаэртского, бросился в кратер Этны, чтобы возвыситься над людьми и приблизиться к богам. В незаконченной трагедии Фридриха Гельдерлина, имеющей несколько вариантов, Эмпедокл превращается в типичного романтического героя — сверхчеловека и мятежника, который бросает вызов земным порядкам. Но Филиппа Лантона интересует не романтический бунтарь, не мифический герой и не античный философ, а человек, разочарованный в жизни и одержимый жаждой смерти.
Играющий Эмпедокла Франсуа Мартуре весь спектакль проводит в замкнутом белом круге посреди черной сцены, усыпанном то ли обрывками уничтоженных рукописей, то ли снегом, то ли пеплом вулкана. В своем заколдованном одиночестве герой напоминает короля Лира — недаром актер много лет специализировался на шекспировских персонажах.
Спектакль строится как трехчастное музыкальное произведение: монолог и два диалога, в каждом из которых главная тема трагедии раскрывается по-новому. Навестить Эмпедокла приходят его ученик и учитель. Первый клянется ему в верности и предлагает изгнанному из города философу надежное укрытие, а второй проповедует, что распоряжаться жизнью и смертью людей может только Бог и думать о самоубийстве безнравственно. Но и тот, и другой рано или поздно сходят с центробежного белого круга, где есть место только для одного. Наивная радость жизни и человеческие привязанности, равно как и ученое морализаторство, одинаково чужды герою, который добровольно стоит на пороге смерти.
При этом на сцене почти ничего не происходит, актеры довольствуются минимумом движений, и зрителям остается только слушать длинные гельдерлиновские монологи и диалоги. Учитывая то, что спектакль идет без перевода, это испытание не из легких, и выдержали его далеко на все. Зато досидевшие до конца в качестве бонус-трека получили настоящий японский танец буто. Танцовщик Кацура Кан, напоминающий своим выбеленным лицом то ли призрак, то ли образ судьбы или смерти, находился на сцене почти весь вечер. Но большую часть времени он лишь пассивно наблюдал за действием или принимал в нем опосредованное участие: то помогал Эмпедоклу выпроводить надоевшего ученика, то осыпал его "пеплом", то сдерживал слишком яростные эмоциональные порывы философа. И только в самом финале Кацура Кан получил свое десятиминутное соло. Его экспрессивный танец походил на эпилептический припадок: танцовщик то корчился, растопыривая пальцы рук, то экстатически прыгал на месте, то бился всем телом о землю. По мнению режиссера, эти неистовые и дикие движения, далекие от цивилизованных танцевальных основ, парадоксальным образом подходят к поэтическому языку Гельдерлина, также как лаконичные черно-белые костюмы из новой коллекции Йоджи Ямамото — к сдержанным звукам флейты и контрабаса. Все эти удлиненные пиджаки с укороченными рукавами и струящиеся широкие юбки-брюки, в которых современность скрещена с воспоминаниями об античных тогах, замечательно смотрятся в минималистской сценографии, главным элементом которой является свет и загадочный, окутывающий всю сцену туман. Но после спектакля в головах зрителей ничего, кроме этого тумана, не остается. Визуальная красота, конечно, страшная сила, но синхронный перевод никому не повредит.