Позиционные бои за человечность
мировая победа / куклы
Одним из главных событий фестиваля стали гастроли тбилисского Театра-студии Резо Габриадзе со спектаклями "Осень нашей весны" и "Сталинградская битва". Рассказывает МАРИНА ШИМАДИНА.
Театр марионеток Резо Габриадзе приезжал в столицу неоднократно. Но и в этот раз небольшой зал Другой сцены "Современника", где проходили гастроли, не смог вместить всех желающих встретиться с маленькой птичкой Борей Гадаем, бабушкой Домной, влюбленной лошадью Алешей и печальной Муравьихой, говорящей голосом Лии Ахеджаковой,— со всеми персонажами того мира, который создал в своем крохотном театре Резо Габриадзе.
"Осень нашей весны" — грустная, ностальгическая сказка о жизни послевоенного Кутаиси, которой скоро исполнится 20 лет, по-прежнему трогает своей наивной лирикой, перемешанной с печальной мудростью. Камерная незамысловатая история о не слишком законопослушной птичке неизвестной породы, которая ворует для бедной вдовы двадцатипятирублевки и в порыве страсти к Вивьен Ли проклевывает экран кинотеатра, возвращает нас в мир простых, открытых и естественных чувств и мыслей. Такими Резо Габриадзе помнит первые годы после победы — нищими, голодными, холодными, но все же полными человеческого достоинства, благородства, надежд и желания жить и любить.
В редакции 2002 года из спектакля исчезли прежние декорации, изменились куклы. Но у шуток не отросла борода, они звучат по-прежнему свежо, и публика дружно хохочет на каждой реплике. А уж сцена суда над птичкой-хулиганом Борей Гадаем воспринимается сегодня просто как шарж на злобу дня. И когда осужденный просит: "Выведите из зала женщин, закройте ясли на мертвый час, я буду говорить свое последнее слово прокурору", зал разражается аплодисментами.
Название "Сталинградская битва" на первый взгляд кажется не вписывающимся в репертуар камерного, негромкого, необычайно подробного театра Резо Габриадзе. Но на самом деле этот спектакль бесконечно далек от эпического размаха и торжественного пафоса. На одну из самых страшных битв в истории человечества он смотрит не с высоты птичьего полета, не с исторической дистанции, а будто бы в микроскоп, замечая жертвы, не учтенные ни в одном реестре.
Режиссер рассказывает, что в свое время его поразил отрывок из заметок военного корреспондента, в котором тот писал о десятке тысяч лошадей, усеявших своими трупами все поле боя. И это было первым толчком к созданию военного спектакля, героями которого наряду с людьми стали лошади и муравьи.
Правда, в этом спектакле почти нет войны. А есть частные истории обычных людей с их житейскими радостями, бедами и обидами, есть воспоминания о довоенной жизни, но у всех этих разрозненных эпизодов один и тот же конец — смерть героев. Она ждет и старого еврея Пилхаса, мечтающего о сладких девушках, гуляющих по Крещатику, и молодого казахского солдата, пишущего письмо своему многочисленному семейству, и артиллериста Яшу, в отчаянии лупящего по врагу, потому что его невеста вышла за другого, и немецкого художника Франца Мельдье, замерзающего в русских снегах, и цирковую лошадь Наташу, в которую влюблен конь Алеша, и крошечную девочку-муравьиху, чью гибель заметит и оплачет одна ее мать. И все эти бесконечные смерти сопровождаются комментарием диктора: "Идут позиционные бои, значительных жертв нет".
Бесчеловечной, безразличной силе уничтожения, выраженной гремящей темой "Нашествия" из Ленинградской симфонии Шостаковича, под которую по сцене "шествует" бесконечная лента железных касок, в спектакле противопоставлена интимная теплота мелодий Окуджавы, домашний звук еврейского оркестрика, задушевность лирических военных песен. И страшная тишина, в которой из кучки песка встает ветхий призрак человека,— все, что осталось от цветущей довоенной жизни. И эта тишина, которая заставляет зал не дышать на протяжении пятнадцати минут, пока человечек медленно-медленно выкапывает из песка красное знамя и немецкую черную каску, говорит об ужасе войны так пронзительно, что ее не способны заглушить ни праздничные фанфары, ни аплодисменты.