фестиваль театр
Спектакль "Долгая жизнь" Нового рижского театра в Риге почти не играется — у постановки знаменитого латышского режиссера Алвиса Херманиса столько приглашений на гастроли по всей Европе, что декорации едва успевают переезжать с места на место. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ застал театр в Вене, на продолжающемся фестивале Wiener Festwochen.
А декорации-то эти, которые Новый рижский театр в этом сезоне (впрочем, следующий уже тоже расписан по дням) бережно возит с одного престижного европейского фестиваля на другой, просто хлам, которому место на помойке. Частично реквизит для "Долгой жизни" искали именно на улицах и свалках, частично покупали у стариков. Спектакль Алвиса Херманиса — о стариках, живущих в коммунальной квартире.
Зритель попадает в нее так же, как ее обитатели и гости, то есть через входную дверь. Затем идет по тускло освещенному длинному коридору, загроможденному чем-то, что трудно назвать словами, то есть какими-то коробками и комодами, ветхой одеждой, зеркалом, обувью, заржавевшим велосипедом и еще черт знает чем. Дойдя до конца коридора, вы поворачиваете налево — и попадаете в зрительный зал. Когда рабочие уберут занавес-ширму с изображением внешней стены дома, взору откроется кромешно темное пространство, в котором, судя по тяжелому храпу и свисту, спят несколько немолодых человек. Один за другим они будут просыпаться и зажигать свет, тем самым проявляя черты своей коммуналки.
Слева — узкая ванная. Потом столь же узкая комната, где живет одинокий старик. Правее — две комнаты, в каждой из которых по супружеской паре. Наконец, кухня, где у каждой семьи свой стол и свой источник света. Внутренних стен в этой сценической инсталляции нет, поэтому все пространство видно зрителю. Для большинства европейских зрителей предметный мир этого под завязку забитого рухлядью жилища — экзотика, а у нас, бывших граждан большой страны, только выдох узнавания и вырвется. Господи, вот этот портрет Хемингуэя, и эта вырезанная из журнала "Незнакомка" Крамского в рамке, и этот светильник, и раскладушка, и салфетка, и полка, и чайник, и узор обоев, и раковина в ванной, и искусственные цветы, и пузырьки лекарств, и покрывало на кровати, и кровать, и сама теснота, и само идущее от постоянной бедности неумение выбросить отслужившую свой век вещь — как же все это знакомо, если не по собственному быту, то по квартире, где жила сестра бабушки, или кто-нибудь двоюродный, или друзья.
Алвис Херманис прекрасно знает, что многие, особенно старые люди, до сих пор так и живут. Судя по всему, одна из семей у него в спектакле русская, другая — латышская, а одинокий старик, по признанию режиссера, возможно, бывший легионер. Вообще, у господина Херманиса удивительно чуткая, можно сказать, бережная память на недавнее наше с ним общее советское прошлое. Не бесплодная ностальгия, а именно художественная и человеческая память. Несколько лет назад в спектакле "Поезд-призрак. XX век" он всерьез задавался вопросом, куда именно уходит прошлое, как оно растворяется в мировом эфире. А в недавнем "Ревизоре" воскресил в гротескных формах советскую столовку — и уже одним этим собрал всех гоголевских героев под крыло зрительского сочувствия: они остались там, откуда мы вроде бы выбрались.
Пятеро стариков в "Долгой жизни" не вспоминают былое и не рефлексируют на тему смены исторических эпох. Они вообще не разговаривают, один только недовольно ворчит все время — но, говорят, даже латышский зритель половину не понимает. О чем говорить, если все сказано и все, в сущности, уже давно прожито. Но остается еще очень много вещей, которые нужно или можно сделать: проснуться, одеться, поесть, помыться и сходить в туалет, выйти за газетой или в магазин, побелить потолок над дверью, настроить старое электрическое фоно, опять поесть, зайти в гости к соседям или изготовить еще один керамический подсвечник, использовав в качестве заливочной формы презерватив. Наконец, лечь спать: в два часа сценического времени умещается как раз один день.
Пора наконец сказать, что стариков у Херманиса играют молодые актеры — Байба Брока, Гуна Зариня, Гиртс Круминьш, Каспарс Знотиньш и Вилис Даудзиньш. Играют практически без грима. Их грим — делающая их неузнаваемыми одежда и окружающая среда. Они имитируют разве что только жесты и походку, старческую медлительность и осторожность в движениях, старческую цепкость и упертость. "Долгая жизнь" поставлена вовсе не затем, чтобы вызвать сентиментальность или дежурное "сострадание". Или, того лучше, привлечь внимание к проблемам соцобеспечения. Смех, постоянно возникающий в зрительном зале,— гораздо более естественная реакция на сценическое действие. В сущности, Херманис рисует карикатуру на старость, не злую, но довольно острую. Помните, как в "Евгении Онегине" сказано: "Под старость жизнь такая гадость".
Впрочем, со временем акценты могут и должны быть переставлены. "Долгая жизнь" по замыслу режиссера сама живет и меняется со временем: сегодня перед сном обитатели квартиры смотрят репортаж о визите Вайры Вики-Фрейберги на парад в Москву и о ее встрече с президентом Путиным. А вообще, Алвис Херманис хочет, чтобы спектакль этот шел долго, много-много лет, чтобы актеры старели, продолжая его играть, чтобы в конце концов приблизились по возрасту к своим безымянным персонажам. То есть режиссер вручает свой спектакль судьбе, ставит над ним эксперимент. И что бы там ни показывали на сцене, следует пожелать, чтобы эксперимент оказался очень длинным.