фестиваль музыка
В Большом зале консерватории в рамках фестиваля "Черешневый лес" выступил Владимир Ашкенази. Вместе с Немецким симфоническим оркестром Берлина всемирно известный дирижер представил публике программу из произведений Дмитрия Шостаковича и Мориса Равеля. На концерте побывала ВАРЯ Ъ-ТУРОВА.
Организаторы фестиваля задолго до этого концерта делали акцент на теме победы — мол, хоть у нас и с Германией была война, но мы выше этого, и теперь немецкий оркестр с бывшим гражданином СССР за пультом будет играть советского классика Шостаковича. Шостаковича, правда, выбрали далеко не самого победного. Две пьесы Доменико Скарлатти, переложенные Шостаковичем для духового ансамбля и литавр, конечно, не лишены определенного обаяния и прелести, но вряд ли их можно считать знаковыми в творчестве советского композитора. А его же Второй виолончельный концерт — музыка, мягко говоря, не то чтобы очень праздничная.
Нарядной публике, заполнившей Большой зал, явно было нелегко. Ведь слушать этот концерт — работа, возможно, не меньшая, чем его исполнять. Ситуация усугублялась тем, что солирующий американский виолончелист Линн Харрелл не выглядел особенно заинтересованным, исполняя музыку, которая по идее должна исполнителя не просто интересовать, а практически поглощать. Не заметно было ни во внешности солиста, ни в звуке его уникальной, 1673 года, виолончели Страдивари ровным счетом никаких эмоций. Если учесть, что и Владимир Ашкенази не является специалистом по сильным чувствам — ему ближе сияющая классика,— то объяснимо общее настроение публики, шелестевшей программками.
Дела поправились во втором отделении. Два цикла Мориса Равеля "Гробница Куперена" и "Отражения" в их оркестровой версии заставили публику встряхнуться. Немецкий симфонический оркестр Берлина в Москве еще не слышали, и яркие равелевские миниатюры оказались отличным способом разглядеть все достоинства и недостатки оркестра.
Порадовали идеальные струнники, играющие как один, солисты-духовики и в первую очередь изумительного звука гобоист. Общее звучание оркестра показалось слишком густым для Равеля, хоть в другой программе это качество было бы скорее достоинством. Звук увесистый, объемный, ровный и качественный, в то время как музыка Равеля — тонкая, пестрая, переменчивая и захватывающая.
Владимир Ашкенази покинул Советский Союз в 1963 году, когда с женой, исландской пианисткой Торунн Йоханнсдоттир, они не вернулись с гастролей в Лондоне. Когда три года назад впервые за несколько десятков лет маэстро приехал в Москву, набитый до отказа Большой зал консерватории принял его как родного.
Какая-то есть во Владимире Ашкенази удивительная внешняя и, рискну предположить, внутренняя благополучность, несвойственная другим его именитым коллегам по эмиграции, взять хотя бы Мстислава Ростроповича или Гидона Кремера. Прямо-таки отчаянно не хватало, к примеру, неточности, неожиданности и, возможно, даже небезупречности. Это даже в какой-то степени умиляло — в каждой ноте французского импрессиониста слышался любимый композитор дирижера — флегматичный скандинав Сибелиус. Да, к уровню оркестровой игры невозможно было придраться. Больше того, на фоне отечественных коллективов, за исключением двух-трех, было бы попросту глупо упрекать в чем-либо высококлассный немецкий коллектив. Но есть тут все-таки нюанс. Вряд ли качеством можно полностью заменить вдохновение.