фестиваль театр
Фестиваль "Черешневый лес" пригласил в Москву театр "Гешер", самый успешный израильский коллектив, основанный нашими бывшими соотечественниками. Драма на иврите "Шоша", поставленная его художественным руководителем Евгением Арье по роману Исаака Башевиса Зингера, напомнила МАРИНЕ Ъ-ШИМАДИНОЙ советский театр тридцатилетней давности.
Поскольку нынешний "Черешневый лес" проходит под знаком великой Победы, все спектакли его интернациональной театральной программы — "Сталинградская битва" Резо Габриадзе (см. вчерашний Ъ), "Возвращение" Платонова, премьера которого сегодня состоится в МХТ, или израильская "Шоша" — так или иначе говорят о войне. Вернее, о том, что было до и после нее. Действие спектакля "Шоша" начинается на набережной Тель-Авива в 1952 году. Известный писатель Аарон Грейдингер приезжает из Америки в Израиль и встречает старого знакомого своей варшавской, довоенной юности. Вдвоем они начинают вспоминать прежнюю жизнь, женщин, которых любили и которые любили их, и первые грозовые раскаты с Запада, которые тогда они имели глупость не принимать всерьез. Легкий занавес, на который проецируется слайд с тель-авивским пейзажем, бесшумно отъезжает в сторону, и перед зрителями открывается интерьер варшавского кафе образца 1938 года.
Большинство его посетителей, певица у микрофона и тапер — это куклы, грубовато сработанные манекены из папье-маше в человеческий рост. Людская память работает избирательно, и среди безликой, расплывчатой массовки в фокусе воспоминаний оказываются только самые дорогие имена и лица. Аристократка Целия, которая даже на пороге войны заботится о билетах в оперу, коммунистка Дора, намеренная любой ценой попасть в Советский Союз, неудачливая актриса Бетти, которой покровительствует американский миллионер (его играет Леонид Каневский), и веселая полячка горничная — все они влюблены в Цуцика, как тогда называли молодого писателя, и все предлагают ему свои способы спасения: жениться и уехать в Америку, переждать приход немцев в укрытии, затаиться на глухом польском хуторе. Но он остается в Варшаве ради своей подруги детства, слабоумной девушки Шоши из еврейского квартала. Он даже совершает экстравагантный, по мнению окружающих, поступок и женится на дурочке. Друзьям и подругам его выходка кажется странным чудачеством, чуть ли не извращением, но зрители наверняка разделили симпатию героя — настолько хороша и обаятельна получилась Шоша у молодой актрисы Шири Гадни. Простодушно, естественно и заразительно она восхищается прогулкой на бутафорских дрожках, напряженно, истово впивается взглядом в часовой циферблат, дожидаясь, когда стрелка подойдет к десяти и вернет ей мужа, по-детски невинно, словно для игры, она зовет его в постель. В общем, доказывает, как дважды два, что хорошей жене не нужны семь пядей во лбу.
После премьеры в Тель-Авиве местные критики сделали предположение, что образ Шоши в романе Башевиса Зингера символизирует весь еврейский народ — наивный и мудрый одновременно. Но такая трактовка к постановке Евгения Арье плохо подходит. Ученика Георгия Товстоногова, похоже, меньше всего занимают символы и глубокомысленные концепции. Он просто рассказывает историю и старается, чтобы его рассказ был как можно более занятным. При этом режиссер использует многократно испытанные средства: проекции старых фотографий на стенах и занавесах, летающих по сцене, предметы довоенного быта на первом плане, как в музее, застывшие монументальные мизансцены — как памятник ушедшей эпохе. Все эти нехитрые приемы и неторопливая, обстоятельная манера повествования живо напоминают не столько о Варшаве тридцатых годов, сколько о московском театре семидесятых.
В романе Зингера Цуцик не послушался совета друга, который втолковывает начинающему драматургу, что евреев интересуют только три темы — тора, секс и революция, и его мистическая пьеса о гадибуках провалилась. Зато Евгений Арье более чуток к вкусам публики. Несколько пикантных сцен, немного юмора, гомеопатическая доза философии и море чувствительной мелодрамы. Тема холокоста здесь только оттеняет любовные переживания героев: чем ближе подбирается еще не знакомая им, но уже заранее известная нам катастрофа, тем важнее и пронзительнее кажется каждая мелочь мирной жизни. Собственно, сам Башевис Зингер говорил, что его роман — не о трагедии польских евреев, а об "исключительных людях в исключительных обстоятельствах". В спектакле Евгения Арье исключительными людей и их поступки делают только обстоятельства. Вероятно, только благодаря своей трагической судьбе герой актера Алона Фридмана, очень симпатичный и трудолюбивый юноша, но без признаков гениальности, становится известным писателем. В конце спектакля он садится за печатную машинку и начинает роман о Шоше и всех остальных, кто не пережил войну. Конечно, такой материал не может не тронуть читателей. Не может не найти отклика у зрителей и спектакль театра "Гешер", и только бесчувственный не уронит слезу о бедной еврейской девушке, познавшей счастье перед самой гибелью.